— Ну, мне казалось, что ты хочешь повидать мир. Разве не так? Что ты сможешь там успешно закончить учебу. Я уже нашла дом, достаточно просторный для всех нас. Лили, кажется, очень нравится идея переезда.
Взбешенная, Наташа стала резко двигать полено кочергой. Отблеск пламени падал на ее лоб и щеки.
— Еще бы! Она думает лишь о том, чтобы уехать подальше, отдалиться от своего прошлого. Она поступает наперекор Феликсу. Ты не находишь, что это просто бегство, только теперь в другую сторону? И для тебя, наверное, это выглядит так же, я права? Ты веришь, что будешь чувствовать себя в безопасности, отдаляясь от отца твоих детей, человека, с которым не способна жить вместе, — рассерженно сказала она, добавив с иронией: — Я уже начинаю жалеть его, несчастного. Если бы он мог предугадать все твои сальто-мортале… Совершая поступки, ты никогда не думаешь о других, но ты закончишь тем, что останешься совсем одна.
Ксения сидела, не пытаясь отражать удары, которые Наташа наносила с удивительной точностью. Привыкшая за последнее время к ее упрекам, она решила не реагировать на ее выпады, чтобы снова не идти по той вечной, сотканной из обид спирали, куда хотела затянуть ее дочь. Она знала себя. Увы, она была способна на меткие и обидные фразы, которые вызывают долго незаживающие раны. Поэтому и решила сосредоточиться на ощущениях маленького и теплого тела сына Макса, который отдыхал у нее на руках.
— Я не поеду, — повторила Наташа.
— Я знаю.
— И ты мне ничего не скажешь? Ты не постараешься меня переубедить?
Ксения посмотрела на дочь: ее тело было напряжено, подбородок решительно вскинут. Наташа дрожала, но от холода или от гнева? «Как она похожа на меня!» — взволнованно подумала Ксения.
— Я верю тебе. Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что тебе нужно.
Наташа подняла глаза к потолку. Другая на ее месте обрадовалась бы, услышав такие лестные для себя слова, но почему тогда она чувствует себя так, словно находится в кромешной тьме? Может, она хотела, чтобы мать рассердилась и приказала ей следовать за ней? Однако Ксения решила избежать конфронтации. Ловко! Но противно. Отказываясь от сражения, она обезоружила дочь.
— Перед отъездом я хочу получить от тебя юридическое подтверждение моей дееспособности. Я не хочу больше слышать, что я несовершеннолетняя
[29]
.
— Ты это получишь.
Наташа озадаченно посмотрела на нее.
— Тебя что-то удивляет? — продолжила мать. — Или ты думала, что я закачу скандал? Тебе двадцать, но ты не перестала быть моей дочерью. Ты всегда будешь моим ребенком, хочешь ты этого или нет, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Надо, чтобы ты поняла одну вещь, дорогая. Когда я люблю, я не стараюсь сделать человека несвободным, идет речь о твоем отце или о тебе. И не нужны какие-либо документы, удостоверяющие это. Я воспитала тебя, как считала нужным. Я дала тебе необходимое оружие, чтобы ты стала женщиной, способной сделать свой выбор. Я понимаю, что нам трудно ужиться вместе. Возможно, это из-за того, что во время войны мы очень долго не видели друг друга. Я не знаю. Но теперь слишком поздно, прошлого не вернешь. Когда я смотрю на тебя, я вижу себя в твоем возрасте. Мне также никто не мог приказать. Я повторяю: я тебе доверяю.
Ничего не ответив, Наташа подошла к самовару, чтобы налить горячей воды для чая. Дрова трещали, отбрасывая искры. В воздухе витал запах древесной смолы. На улице и на краях балконов лежал свежевыпавший снег. Не слышно было ни звука. Цокот лошадиных подков приглушало лежащее на шоссе снежное покрывало. Для частных автомобилей по-прежнему не хватало горючего. Жители квартала сидели по домам. Кафе были закрытыми по причине отсутствия клиентов. Газеты бастовали. Все постоянно ощущали слабость. Из-за отключения электричества дома регулярно погружались во тьму. Перестали освещаться витрины магазинов, полки которых все равно были пустыми. Люди просто ждали. Конца зимы, конца недовольствам.
Двери открылись. Лили собрала волосы в смелый пучок, который она заколола двумя карандашами. Прическа делала ее старше и открывала беззащитный затылок. На суставах ее пальцев были заметны красные пятнышки, словно от обморожения. Девушка была по-особенному чувствительна к холоду. Она подошла к низкому столику и села на пол, скрестив по-турецки ноги. Она часто приходила без предупреждения и устраивалась рядом с Ксенией Федоровной. Она ничего не говорила, ничего не просила. Иногда приносила с собой книгу и, усевшись, продолжала сосредоточенно читать. Ксения не сердилась, когда Лили входила в ее комнату. Не говоря ни слова, Наташа протянула ей чашку чая.
Тишина была тяжелой. «Надо будет извлечь из всего этого урок», — подумала Наташа, обжегшись чаем. Три женщины сидели в прохладном салоне, и каждая ждала от жизни что-то свое. Это зависело не от возраста, но от темперамента. Ксения Федоровна Осолина продолжала идти по своему пути, готовясь закончить очередную главу своей жизни, протекавшей на берегах Сены, и приступить к новой. Еще одна глава была посвящена ее запретному королевству, Санкт-Петербургу, с его каналами, застывшими под снегом, с его шпилями и молчаливыми дворцами, зов которых до сих пор тоской откликался в ее сердце. Лили Селигзон, наверное, мечтала об Америке, о славном и ярком будущем, как все шестнадцатилетние подростки. Но Наташа, чего хотела она? Решение ее матери было неожиданным, идущим вразрез с принятыми нормами и условностями. Ксения словно сама выталкивала дочь из гнезда, когда та хотела совсем другого, но от смущения не признавалась в этом.
Поворачиваясь к матери, Наташа ожидала, что та снова переключила все внимание на сына, едва закончив разговор с ней, но взгляд Ксении Федоровны был по-прежнему направлен на нее, и в нем читались и понимание, и нежность. «Она все равно любит меня своей странной любовью», — сказала себе девушка обеспокоенно, и что-то екнуло в ее груди.
Ксения не любила поспешности. Поэтому она задержалась в Париже на несколько месяцев, чтобы тщательно подготовиться к переезду. В молодости, когда времени на размышления не было, она должна была принимать решения немедленно, доверяя только интуиции и рефлексам, словно загнанное животное. Тогда, находясь на грани нервного срыва, преисполненная гнева и невидимых слез, она хотела иногда лечь на землю и умереть. Теперь все изменилось. Рождение сына успокоило ее, словно этот счастливый поворот судьбы привел ее к пониманию необходимости в полной мере наслаждаться каждым моментом в жизни.
Ксения вышла из отделанного мрамором зала американского банка на залитую солнечным светом Вандомскую площадь. Подняв глаза к небу, она позволила ласковым лучам нежить ее щеки, плечи, руки. Боже, как легко ей было! Она была готова сменить страну и пересечь океан. Но самое главное заключалось в том, что к этому решению никто ее не принуждал. Первый раз в жизни Ксения была хозяйкой своей судьбы и никак не могла насладиться подобным чувством, которое никогда не утомляет.
Разбираясь со сбережениями супруга, она обнаружила, что Габриель Водвуайе совершил выгодные вложения капитала. Несмотря на некоторые неизбежные потери, его инвестиционный портфель пережил перипетии мирового конфликта и теперь имел неплохой потенциал, по мнению банкиров. Таким образом, Ксения оказалась владелицей приличного состояния, и эта мысль ее успокаивала.
