Конечно, они хотели все знать о блестящем камне, который так походил на вашингтонский Артефакт. Когда ее спросили, почему муж не доложил правительству о своей находке, Мейлин очень искренне и правдиво объяснила, что они боялись разделить участь прежнего владельца кристалла.
«Ли Фанлю пал жертвой паранойи и коррупции того времени, – признала инспектор Ву. – Но тех, кто это с ним сделал, постигла та же судьба во время реформ, последовавших за катастрофой «Чжэн Хэ» и Великим Договором. Жаль, что ваш муж не принял это во внимание и не принес свою находку нам, на пользу народу».
Когда Мейлин возразила, что они с Сянбином чувствуют к великой родине только любовь и почтительность, инспектора Ву это устроило.
«Все в порядке. Я уверена, мы его найдем. И у него будет возможность доказать свою преданность».
С этими словами полицейский инспектор улетела от Мейлин, одурманенной наркотиками и нейрозондированием. Ей даже позволили оставить себе деньги робота-пингвина – скромное утешение, свободу от нужды, вызванной отсутствием Бина.
Может, другие чиновники, более высокого ранга, считают иначе? Подходя к указанному месту, Мейлин чувствовала, как натягиваются ее нервы. Но какой у нее выбор? Только выполнить указания властей. Они знают, где она живет. Они могут отменить береговой контракт, который так дорого обошелся маленькой семье. Эта встреча будет «чашкой чая, приправленного страхом».
Стрела указала новый поворот – на этот раз направо, через переулок с лотками розничных торговцев. Отвечая на прищуренный взгляд Мейлин, очки показали ей карту, свидетельствовавшую, что это кратчайший путь к бульвару Мифологии Бодрых Детей, знаменитому своими роботами, изображающими любимых детских героев из «Путешествия на Запад», «Белоснежки» и «Как становятся богами».
«Может, увижу по пути Пипи Лю, или Лю Сиси, или Шрека», – понадеялась Мейлин. Но сначала нужно сходить туда.
Она всматривалась в тусклый проход, по сторонам которого стояли старомодные открытые магазины, которые, казалось, уходят назад во времени, в те дни, когда такие улицы были в каждом городе и деревне. Особенно до революции: тогда четыре поколения семьи жили вместе в тесных комнатках над лавкой, экономя на всем ради того, чтобы один из сыновей смог выбиться в люди. Традиционное стремление подняться на новую ступень, которое высмеивается в старинной пословице:
Первое поколение – кули; экономь деньги, покупай землю!
Второе поколение – владельцы земли.
Третье поколение – земля отдается в залог.
Четвертое поколение – кули…
Но ведь издевательские стихи не должны относиться к нынешнему времени. С ними сто лет назад покончила революция. Мейлин кашлянула в кулак, совершенно точно зная одно: ее сын будет сообразительным, образованным, и она научит его мудрости! Если мы переживем трудные времена…
Она свернула в узкую улицу, и тут послышался голос:
– Почтенная матушка не должна туда идти.
Мейлин остановилась, огляделась и поняла, что матушка здесь только она. Посмотрев в ту сторону, откуда доносились слова, она увидела сидящую в глубине затененного дверного проема фигуру. Ее дешевые очки попытались улучшить изображение – получилось не очень, но она разглядела ребенка лет, пожалуй, двенадцати, в поблекшей зеленой парке и в очках, обмотанных проволокой и липкой лентой.
– Это ты мне?
В этом ребенке было что-то необычное. Он слегка раскачивался вперед-назад и, глядя на Мейлин, в то же время смотрел как будто куда-то за нее, на далекий горизонт.
– Матери – источник всех проблем и всех ответов.
Произнесенные негромко, эти слова звучали как афоризм или поговорка. Теперь Мейлин видела, что у него гнилые зубы, причем нижние выступают вперед, на шее непроходящая сыпь. Что-то с этим мальчиком неладно.
– Гм… прошу прощения?
Он встал и придвинулся к ней, по-прежнему не глядя ей в лицо.
– Цзя Цзюйпен, твоя мать велит тебе идти домой обедать.
Вот это выражение она уже слышала. Поколение ее родителей… люди говорили это друг другу и смеялись, хотя Мейлин не могла понять, что в этом смешного. Внезапно ей стало ясно: должно быть, этот ребенок – жертва эпидемии аутизма. Иными словами, кошмар современных родителей. Она машинально повернулась, своим телом защищая маленького Сяоена, хотя болезнь была незаразная.
Болезнь, может, и незаразная. А вот невезение…
Она сглотнула.
– Почему ты говоришь, что мне нельзя ходить в тот переулок?
Мальчик протянул к ней обе руки, и Мейлин на мгновение показалось, что он хочет, чтобы его подняли, но потом она поняла: ему нужны мои очки.
Мейлин почувствовала, что часть ее существа стремится побыстрее уйти. В конце концов, ей вовсе не хотелось, чтобы полицейский ждал ее и раздражался. Но что-то в спокойной настойчивой улыбке мальчика заставило ее наклониться и позволить ему снять с нее дешевое устройство. Улыбка стала шире, и на мгновение он встретился с ней взглядом – очевидно, на больший контакт он просто не был способен.
– Люди, – сказал он, – здесь не для того, чтобы покупать соевый соус.
– Люди? – Она выпрямилась и огляделась. – Какие люди?
Как будто не слышал ее вопроса, он стал вертеть в руках очки, разглядывая и явно стараясь не попадать в поле их зрения, потом со смехом выбросил в ближайший мусорный бак.
– Эй, я заплатила за них…
Мейлин замолчала. Мальчишка протянул ей свои очки, перевязанные проволокой.
– Увидишь.
Она ошеломленно заморгала. Это безумие.
– Кого увижу?
– Людей. Они ждут матушку.
Без очков стало заметно, что у него сильное косоглазие. Голос почти монотонный.
– Пусть ждут. Матушка не придет. Не сегодня.
Ей не хотелось протягивать руку. Не хотелось брать очки, надевать их, заправлять дужки за уши. И особенно Мейлин не хотелось выяснять, кого мальчик называл людьми.
Но она надела и увидела.
Теперь переулок казался освещенным и превратился в туннель во мгле, протянувшийся мимо нескольких лавчонок, в которых переделывали дешевые украшения лудильщики или шили одежду из настоящей (хотя и незаконной) кожи, а одна семья выращивала суперскорпионов для боев и для стола. Очки казались проще и примитивнее, чем ее, но это было не так. Она чувствовала текстуру плодов ююбы, которые пекарь нарезал в пирог, и даже ощущала их запах.
Вдоль края туннеля замелькали символы – многие из них китайские, но не все. Они выстраивались не в аккуратные ряды или столбики, а в спирали и движущуюся рябь. Она пыталась смотреть на них. Но не ей было контролировать это зрелище.
Перспектива неожиданно изменилась, очки подключились к какой-то камере на стене на полпути вниз по переулку, сразу над трехколесным фургоном доставки. Мимо грузовика с работающим мотором камера заглянула в маленький магазин, где Мейлин увидела пожилую женщину, вручную расписывающую глиняную посуду перегородчатой эмалью. Художница как будто нервничала – дрожала и прикусывала язык, нагибаясь к работе. Когда она опускала кисть в чашку с красной краской, рука ее тряслась. Когда женщина подносила кисть к графину с узким горлышком, который расписывала, с кисти капала краска.
