Действительно, щеки Лучано, казалось, вот-вот лопнут. На ощупь они были как старые резиновые мячи, окаменевшие от времени. На еду хомяк даже не смотрел.
– Вы понимаете, доктор, – взволнованно обратилась старушка к Вере, – Лучано – не наш хомяк! Он внучкин! Она с родителями отдыхает в Египте, а нам вот оставили беднягу, чтобы мы за ним присматривали. А мы недосмотрели… И вот он заболел! Что же теперь будет?!
– Даже страшно подумать, если с ним что-нибудь случится! – вторил супруге дедушка. – Внучка нам этого никогда не простит!
Пока Двинятин продолжал осмотр хомяка, Вера решила успокоить и отвлечь стариков.
– Скажите, пожалуйста, почему у него такое забавное итальянское имя?
– Это наши дети его так назвали. В честь Лучано Паваротти. Внучка его еще иногда называет Толстый Луччо!
– А что, по-моему, похож! – улыбнулась Вера, вопросительно глядя на Андрея. Дескать, что дальше? Как лечить будем?
И Андрей не обманул ожиданий.
– Хомяк привык закладывать за щеки сухое зерно, – спокойно и доброжелательно пояснил Двинятин. – Оно хорошо перерабатывается и попадает куда надо. Но поскольку вы подкармливали Луччо всякой человеческой едой… Да-да, не нужно отрицать очевидное! В частности сыром. Признавайтесь, каким сыром вы его баловали?
– Камамбером… – робко прошептала бабушка.
– Эх! Говорил я тебе! – всплеснул руками дедушка.
– Вот почему у него забились защечные мешки. К сыру они у него не приспособлены. И теперь мы будем их промывать. Там есть такие специальные канальчики…
Работал Андрей очень умело и быстро. Тугие резиновые щечки хомяка вскоре вернулись в свое нормальное состояние. Лучано вновь стал энергичным и веселым. Вначале робко, с опаской, затем все смелее он принялся грызть сухие зернышки. Через полчаса он уже вел себя как ни в чем не бывало.
Старики не могли нарадоваться на хомяка. Когда они провожали врачей до двери, старик возбужденно говорил старухе:
– Ты смотри, какая нынче продвинутая ветеринария пошла! Один врач занимается больным животным, а другой в это время успокаивает его хозяев! Подумать только, до чего мы дожили!
Уже на лестнице Вера и Андрей расхохотались…
Иногда было свободное время, но найти место для уединения влюбленным не удавалось. Тогда они бродили по городу. Они показывали друг другу Киев, словно свой семейный альбом, раскрывая друг перед другом какие-то переулки, проходные дворы, особенные тайные лестницы и задворки – как страницы. Город втягивал их в свои аллеи-проспекты, оглушал внезапной тишиной сквериков, кружил голову высотой смотровых площадок.
– Гляди, – показывала Вера, – вот здесь был мой дом. Здесь я родилась, видишь? И бегала во дворе с мальчишками, по деревьям лазила. У меня была коса.
Андрей сразу представлял себе эту косу, и ему хотелось обнять любимую, поднять на руки.
– Отпусти, неудобно, люди смотрят… – улыбалась Вера. – А вон стоит дом с колоннами, похожий на слона. Я его так и называла – дом-слон. В этом доме, дед мне рассказывал, пытали Искру и Кочубея по приказу Мазепы. Я его спрашивала, кто такая Мазепа и почему искрит кочубей, а он мне что-то рассказывал об измене, о царях Петре и Карле… А вот через этот двор можно было пройти, протиснуться между гаражами, пролезть вдоль глухой стены, потом через школьную спортплощадку, и вдруг – ты на набережной…
Они выходили на набережную. Перегибались через чугунную ограду и смотрели вниз, на темную днепровскую воду, на стоящих в тени рыбаков. Солнце жгло совсем не по-осеннему, и они убегали с набережной, взявшись за руки, как школьники. Ну что, теперь куда – наверх? – да, наверх, на фуникулере, рассекая зеленые волны Владимирской горки!..
Потом Двинятин вел Веру за руку по таинственному тихому Георгиевскому переулку, мимо старой, местами осыпавшейся древней стены – и выводил на Стрелецкую.
– Гляди, вот через этот двор мы попадали в Софию. Вот по этому дереву залезали на крышу сарая, с крыши через стену прыгали вниз.
– Сумасшедшие мальчишки! Там же высоко.
– Откуда знаешь?
– Я тоже в Софиевском заповеднике яблоки собирала, по вишневым веткам лазила.
– И орехи там были, и… Ух ты! Как же мы с тобой тогда не встретились?!
– Не знаю. Может, и встречались. Там полно всяких шалопаев было. Только успевала косу и портфель спасать…
– Да, мы такие, – гордо усмехался в свои усы Андрей. От полноты чувств ему хотелось шалить, как щенку. – Хочешь, покажу, как я залезал на это дерево?
– Я те покажу! – Лученко удержала его за локоть. – Верю-верю, ты сильный и ловкий.
Потом Андрей предлагал:
– А хочешь вот сейчас оказаться в лесной чаще?
– Ты шутишь, – отвечала Вера.
– Ах так? Ну иди за мной! Сюда, сюда… Здесь был летний кинотеатр, таких уже нет. Родители сюда ходили… Лето, теплый вечер, индийское кино, мне скучно, я смотрел вверх, а там в лучах из будки киномеханика переливались клубы табачного дыма… Тут перейти улицу, пройти в ущелье между двумя домами… Вот сюда, на Гончарку, я ходил гулять с собакой. Ты не представляешь, – говорил Андрей, – где можно оказаться, если вот тут спуститься вниз.
– Где? – спрашивала Вера.
– Среди зарослей и травы. Да. Посреди города – такой себе хуторок. Маленьким я здесь бегал с ребятами. Там за заборами стояли хатки, росли фруктовые сады. Представляешь? Как у Гоголя. И в пяти минутах ходьбы наверх, по деревянной лестнице, которой сейчас нет, – улица Житомирская, троллейбус, каменные дома, в общем – город.
Они спускались вниз, шли по тропинке, все больше углубляясь в настоящие заросли. Сквозь листву вдали проступали зеленые холмы, и невозможно было поверить, что это центр столицы. Андрей что-то продолжал рассказывать про свое детство, про какие-то ракеты, которые он тут запускал, а Вера не могла отвести глаз от густой, почти дикой чащи, от тревожащих обрывов и склонов.
Она остановилась, села на какой-то пенек. Задумчиво сунула травинку в рот.
– Что? – спросил Андрей.
– Какое-то странное чувство, – медленно проговорила Вера. – Похожее у меня было в Севастополе, среди руин Херсонеса… Будто сгущается воздух и возникает энергетика… Здесь, в этом месте, поколение за поколением и год за годом жили люди. Это место пропиталось их жизнями. Стало обжитым, хотя сейчас заброшено. И я почему-то это остро ощущаю.
– Понятно…
– Вот эта яма, – Вера кивнула, указывая под ноги, – наверное, была фундаментом небольшой хатки. Над ней, гляди, нависала груша. Она теперь одичала без присмотра. Вокруг ствола расстелился ковер из упавших маленьких плодов… Кислым пахнет. А вот этот коричневый обломок – вишневое дерево. Смола проступила и пахнет вишней…
Андрей сел на траву рядом, прижался к ее ногам.
