Дальняя свеча исчезла. Не погасла, исчезла, только что была на месте, и огонек мерцал и… И только темнота, воздух изменил запах, стало ощутимо холоднее.
– Бежим! – Курок ухватил меня за запястье и поволок
Мы пронеслись вдоль горящих свечей, воткнулись в темноту и тут же за что-то запнулись и покатились, лампа на шлеме погасла, я стукнулся о железо, прикусил язык.
Я пробовал зажечь карбидку, не получалось, Курок опередил, запалил свечку.
Тоннель. Точно такой же.
– Опять…
Я был немного разочарован.
– Свечей на рельсах нет, – указал Курок. – Не видишь разве?
– Вижу.
– Они там остались.
– Там?
– Ага. Ну… За поворотом. В астрономии это называется искривление пространства. Оно…
– Дальше можешь не продолжать, верю.
Великая наука астрономия, нечего сказать. Хорошо хоть кровью брызгать не пришлось.
Я поднялся на ноги.
– Надо отсюда подальше сваливать, – Курок подул на свечку, пламя запрыгало. – А то опять затянет. Обошлось без крови, однако.
– Это еще посмотрим…
Я отобрал у него свечу и быстро направился вдоль по тоннелю. Курок не отставал, успокаивающе пыхтел за спиной. Тоннель на самом деле был другой. Рельсы кривые, точно их нагрели, а потом резко остудили, отчего они сделались как змеи.
– А я ничуть и не сомневался, – Курок хлюпал носом. – Всегда знал. Что мы выйдем. Мы ведь герои. А настоящие герои легко выходят из любого лабиринта. Силой ума! И никаких жалких обрядов не требуется, никакой крови…
Я молчал, повторял про себя тропарь. Благодарственный. За то, что выпутались. Я повторил его раз, два и три, а потом уже сбился со счету, сколько раз, он вертелся и вертелся у меня в голове, пока Курок не сказал:
– «Белорусская».
– Что?
– «Белорусская», – повторил Курок.
– Не может быть… – Я направил свет лампы на стену.
Действительно, «Белорусская».
– Мы не могли сюда добраться, – Курок показал карту. – Это… Через несколько станций… И линия другая. Как мы перепрыгнули?
– Видимо, не туда свернули, – поморщился я. – В секретный тоннель.
– Ага… – Курок разглядывал карту, к носу ее почти приблизил.
– Тут полно секретных тоннелей, – сказал я. – На карте они не отмечены. Некоторые идут в три этажа. Мы могли провалиться…
– Могли… Мы все могли… Знаешь, Дэв, нет тут никаких тоннелей.
А ну его. Не хочу думать. Есть тоннели, нет тоннелей… Одной мерзостью больше, одной меньше. Надоело. Плевать.
– Тут все в одной плоскости. Тоннели…
– Прыгни в люк, Курок, мы почти пришли. Про тоннели подумаем после.
Глава 14. Московский зоопарк
Нас встретил дождь. Хмарь, застилавшая небо и не небо, все, хмарь, несмотря на дождь, не рассеялась, а как-то даже сгустилась, вода прижала ее к земле и теперь выжимала сажу. Солнца совсем нет, видимо, над гарью еще тучи.
Первый дождь.
Гомер всегда собирал первый дождь, хранил его в серебряной банке и, когда кто-нибудь начинал болеть, лечил его этой водой, конечно, только от желудочных заболеваний. Этим дождем вряд ли чего можно вылечить, скорее наоборот.
Мы сидели в вертолете, смотрели. Я изменился. Раньше я вот никогда так не сидел, просто. Все время что-то делал, стрелял, бежал, могилы рыл. А сейчас сижу. Могу час сидеть и смотреть, и двигаться не хочется.
Вода стекала по лопастям, собиралась в струйки.
Вот сейчас шевелиться совсем не хотелось. Я вдруг вспомнил, что ни одного дня в своей жизни не отдыхал, даже когда ослеп – и то сидел, патроны снаряжал. Взять бы вот целый день, дождливый или, наоборот, солнечный, пойти куда-нибудь… Куда у нас пойдешь…
В кино. Или в зоопарк. Или на рыбалку. Некуда.
Пойти на рыбалку, на нормальную речку, с песком, с прозрачной водой. Чтобы на берегу сидеть и видеть, как рыбы в глубине шевелятся, как трава извивается. И не страшно чтобы – потому что погани нет. Ни коркодилов в омуте, ни волкеров в кустах, ни голема, ни сыти, сиди себе, на солнышке грейся.
А потом домой вернуться и спать. Целый день, и целую ночь, и на следующее утро тоже.
– Кажется, здесь, – сказал Курок. – Это место. Вон там…
– Что вон там?
– Ничего…Чего ждать-то?
– Еще час. Темно. Не хочу во что-нибудь влететь. Как-то здесь пусто.
– А ты что думал, нас тут с музыкой встречать будут?
Всю ночь просидели в люке. Больше, где спрятаться, не нашли. Люк был пыльный и тесный и залитый вязкой от жары смолой. На дне мусор, перемешанный с костями и бурой асфальтовой жижей, пришлось ночевать, привязавшись к ступеням, стараясь держаться подальше от смоляных стен.
Но измученный Курок отключился мгновенно, во сне вляпался в смолу и присох косичками, проснулся, дернулся, зашипел от боли, стал ругаться:
– Сам виноват, не слушал маму. Мама говорила: меньше ругаться, меньше каркать, а я все время каркал и каркал – прыгни в люк, прыгни в люк, вот и прыгнул. И влип…
Курок зашипел, пытаясь освободиться, смола держала крепко, и Курок сдался, достал нож и стал отпиливать волосы. И смеялся при этом, говорил, что без этих кудрей гораздо лучше, потому что в лохмах приключаются блохи, а без них сплошная гигиена, и вообще, длинные волосы – штука опасная, застрянешь в каком-нибудь маховике – и все, готово, накрутило.
Я спрашивал, где Курок хоть раз в жизни видел маховик, на что он отвечал, что маховика он не видел, а вот желающих намотать космы на крепкий бандитский кулак встречал довольно, и вообще, он давно эту прическу окоротить собирался, случая подходящего не представлялось.
Он срезал оставшиеся волосы, с печалью на них поглядел, выкинул. Стрижка на него какое-то нехорошее впечатление произвела, точно не волосы отпилил, а, к примеру, руку. Думал, что скажет про плохую примету, не сказал.
Потом сверху потекло. Хорошо потекло, щедро, я вскарабкался по лестнице, с натугой приподнял плечами люк и обнаружил дождь.
Первый.
Вода все прибывала, скапливалась на дне колодца, поднималась и скоро достала до ног Курка. Надо выбираться.
Сдвинули люк, ступили на поверхность.
Стало светлее, воздух сделался чуть прозрачнее и чище, почти сразу мы заметили вертолет. Пузатый, зеленый, совсем целый, неповрежденный. Побежали к нему, забрались внутрь.
– А я такой видел, – сказал вдруг Курок.
– Что ты видел?
– Вертолет. Вертолет летел по небу. Утром. Я вышел посмотреть на Венеру, а он летит.
