А за спиной у меня были горы. Я не оглядывался и не видел их, но точно знал, что они там есть. Уходящие в небо пики, цепляющие тучи, с ручьями и водопадами, зеленые и белые.
По берегу навстречу мне бежал кто-то, издалека, маленькая фигурка, торопилась и размахивала руками.
Я засмеялся и помахал ей в ответ.
– А потом он из Рыбинска, – напомнил Курок. – Он рыбак, как и остальные…
– Ну вот, – сказал Гомер. – Все-таки умер.
Глава 19. Вопреки
– Летом здесь, наверху. Ближе к осени в слоне, совсем уж в подвал лезть не хотелось, папка не любил подвалы. И я тоже не люблю. А ты?
Молчание. Шорох. Ветер. Ветер тут воет, никуда от этого не деться. И звенит что-то, похоже на звенелки из гильз – когда нанизывают гильзы на веревочку и вывешивают на сквозняке. Чтобы наполнить пространство звуком. Раньше любили звенелки.
– Понятно. Никто подвалы не любит. И высоту тоже. Лучше всего в слоне. Он железный, печь в одном месте топится, а тепло распространяется сразу со всех сторон. Мы с папкой случайно его нашли, думали, он цельный, а он полый, в нем раньше ведра хранились. Мы открыли, а ведра посыпались…
Над головой висит синий шар. Со звездочками. Самодельный шар, кривой, из бумаги, на боку дверка, в нее свечу надо вставлять, получается лампа. Свеча горит. Вообще кругом много самодельных вещей. Из проволоки и из бумаги, из дерева, из пластика, и все это игрушки. Плохо сделанные. Замки, машины, люди.
– А я думал, ты не выживешь, не верил… – вздыхает Егор. – Не выживают после такого…
– А Курок?
– Кто? А, друг твой… Так я тебе сколько раз говорил – умер он. Тогда еще умер. Не помнишь разве?
Егор вздыхает. Пересаживается на другой стул. В комнате много стульев, разные, самодельных много.
– Зря ты его выручать пошел, друга своего. Он же умер, ты видел. Он поседел даже.
– Видел.
Поседел. На самом деле, поседел.
– Они тебя ждали. Сумраки. А ты пошел… А я, дурак, уснул. Все проспал, все проворонил…
Егор шмыгает носом.
– Не плачь.
Теперь молчит уже Егор.
– Не плачь, – повторяю я. – Не надо.
Отец у него. Был отец, стал мертвец. Это трудно понять. Это дико трудно понять.
– Твой отец поступил правильно. Я бы так тоже поступил. Ты его помни, героев нужно помнить. Я своего отца помню.
– И я помню. И буду. Обещает Егор.
Егор, хорошее имя, человеческое. И на Западе люди есть, и вполне себе нормальные люди. Даже очень хорошие люди. Везде люди. Потому что это наша земля.
– Курок.. Это… Который умер? -Да.
– Понятно. Ты с ним разговаривал. И с Гомером каким-то. А кто такой Гомер?
– И с Гомером…
– Ну да. Ты все время Гомера какого-то звал, в бессознании. Он кто, папка твой?
– Что-то вроде.
– Ясно, – Егор вздыхает. – Умер тоже?
– Да. Давно.
Егор молчит, пересаживается со стула на стул.
– Ты со всеми разговаривал. Кричал, стихи какие-то читал.
Я с трудом поворачиваю голову.
Алиса сидит возле печки. Смотрит в стену. С утра.
Она почти всегда сидит и смотрит. В одну точку. Молчит.
И я каждый раз сомневаюсь.
– Который день?
– Двадцать четвертый. Если считать…
– Понятно.
Алиса поднимается и уходит. Я смотрю ей вслед. Я боюсь. Боюсь, что она…
– Твоя подружка неразговорчивая совсем. Бука.
Настоящая.
– Ни слова еще не сказала мне. Как приволокла тебя, так и молчит. Бука, бука…
Бука. Если бы Егор знал, насколько он прав.
– Она – Алиса?
– Ага.
– Это она тебя приволокла. Знаешь, на кого ты был похож?
– Нет. И не хочу.
– Хорошо. Как знаешь. Ты с ней тоже болтал. Как с настоящей.
– Она что-нибудь рассказала? – спрашиваю я у Егора.
– Ничего. Ни слова не говорит. Я с ней болтаю, а она молчок. А она вообще умеет?
Я не знаю. Не знаю, как ответить на этот вопрос. Раньше умела. Сейчас не знаю.
– Не знаю, – ответил я. – У нее… горе. Она… человека тоже потеряла.
– Жаль… Видно, что не так. Крысу за собой везде таскает, таких никогда не видел, просто сверхкрыса…
Егор грустно смотрит на полку. На ней тоже крыса, сплетенная из нарезанных прозрачных шлангов, выкрашенная в дурацкий оранжевый цвет. Веселая. Зубы из монет сделаны, блестят.
– Почти все время сидит, – кивает Егор на пол. – Сядет и сидит, в стену смотрит. Или по крыше гуляет. Или на крыше сидит.
– Долго гуляет?
– Не-а… Она тут все время. Как притащила, так и сидит. Два дня от тебя не отходила. Меня не подпускала. Как посмотрит…
Егор поежился.
– У нее глаза страшные, я на нее смотреть не могу. И не спит она.
– Она спит. Только с открытыми глазами.
– Я так и думал. Я сам иногда так сплю, потом голова болит. А эта Алиса, – спрашивает негромко Егор, – она без оружия ведь… Она не боится?
– А чего ей бояться?
– Ну, сумраков.
– Не боится.
– Да… – Егор чешет голову. – Молодец. Она красивая. Она кто… Подруга?
– Почти. Жизнь мне спасла. Несколько раз даже.
– Молодец. Пойдем гулять?
– Пойдем.
Егор начинает вертеть колесо, и кровать превращается в кресло.
– Это папка сделал, – рассказывает он. – Специальное кресло, оно распрямляется и обратно. Я плохо ходил, болел часто, лежал много – вот он меня и вывозил. Тут воздух на балконе хороший, и молнии часто летают. Шаровидные.
Егор показывает, какие тут летают шаровые молнии, получается, что просто с капусту. Вывозит меня на крышу.
Высота.
– Молнии все убивают, всю вредность. А воздух придает сил. И дождевая вода здесь чистая.
Егор везет меня вдоль бордюра. Прекрасный вид.
Сверху город похож на раздавленного паука. Прижали хорошенько каблуком, расползся в разные стороны, кольца, линии, снова линии, снова кольца, все пересекается, перепутывается.
Раньше город разворачивался везде. На поверхности, под землей и даже над нею, дороги змеились между домами, сами дома ползли ввысь, и все смешивалось в непонятной и пестрой карусели, и посторонний человек не мог во всем этом разобраться, и даже местные, зайдя в другой сектор, часто плутали. И для заблудших придумали особый компас, который стрелкой указывал правильное направление, куда идешь, туда он и показывает.
