* * *
Тамара вздрогнула и посмотрела на своего сына.
— Постой, что ты только что сказал?
Он едва заметно поморщился, пытаясь своим видом показать ей, что она является представительницей этой черни.
— Про-фа-нум вульгус, — четко произнося каждый слог и не убирая с лица демонстративной скуки, повторил он. — Это латынь, мамочка… А почему это произвело на тебя такое оглушительное впечатление?
Она не хотела говорить с ним о своих опасениях, преследованиях и прочих вещах, ибо его покой был для нее дороже всего.
Ограничившись слабым пожатием плеч, она посмотрела в сторону окна, занавешенного плотными бархатными гардинами, и пробормотала:
— Так, ничего особенного. Значит, вот как это звучит…
— Да что звучит, мама? — теряя терпение, воскликнул он. — Ты сама учила меня, что, находясь в обществе, нельзя говорить загадками!
— Я…
Она не хотела, черт побери, говорить об этом при нем!
— Прости, пожалуйста, Алексей! Но это касается только меня…
Она поднялась со стула и произнесла:
— Я вынуждена оставить вас ненадолго… Простите.
С этими словами поспешно прошла в свою комнату, где, опустившись в кресло, со вздохом повторила эти странные и такие зловещие слова:
— Профанум вульгус.
* * *
Я проводила ее взглядом. Замешательство Тамары при последних словах Алексея не укрылось от меня.
Неужели?
Не эти ли слова произнес неведомый преследователь?
На непонятном для Тамары языке — латынь и была для нее непонятной… Или тут сыграло роль сходство? Может быть, там вообще звучало какое-нибудь «ин вино веритас»?
— Вы меня не слушаете, — укоризненно заметил мой странный собеседник.
— Нет, что вы… Я слушаю, — возразила я.
— Да нет. Ваш взгляд направлен на дверь, за которой только что скрылась моя мать. Можно подумать, вас прежде всего интересует она. Интересно, черт возьми! До чего ж интересно!
Он улыбался.
Он вообще был похож на избалованного ребенка, который забавляется действием своих проделок на раздражающих его взрослых.
— Послушайте, сейчас, когда моя мать нас оставила, может быть, вы все-таки доверитесь мне? И расскажете, что вас с ней связывает?
Он смотрел мне прямо в глаза, и взгляд у него был не самый приятный на свете.
Внутри его глаз притаился холод, и я поежилась невольно — что-то в этом парне меня насторожило!
— Это вам только показалось, — попыталась я уйти от ответа.
— Бросьте, — выплюнул он слова с гадливой гримасой. — Женщины все созданы для вранья, и вы не исключение!
— К чему это вы? — удивленно посмотрела я на него.
— К тому, что вы только и делаете, что врете, а значит, вы не исключение. Я так устал от женщин!
Если бы я была какой-нибудь жестокой фурией, я бы не замедлила расхохотаться.
Судите сами, передо мной сидит горбун с непомерно маленькой головкой и злыми глазами и утверждает, что он, представьте себе, устал от женщин!
Но я скрыла свои чувства и даже покраснела, сказав:
— Вы просто еще не встретили скорее всего нормальную женщину… Смею вас заверить, женщины врут куда меньше, чем мужчины!
Кажется, мне удалось задеть тайные струны его души.
Он теперь смотрел на меня с неожиданной теплотой и интересом.
— Вы… А вы согласитесь принять мою дружбу?
Сейчас он еще больше походил на ребенка, только теперь ребенок очень хотел, чтобы его кто-нибудь полюбил. О боже! Вот я попала-то!
— Конечно, Леша! — улыбнулась я.
— И вам не будет стыдно пройтись со мной по улице? — прищурился он.
— Да с чего же? — развела я руками. — Вы, Леша, мне кажется, немного зациклились на собственном уродстве, которого нет. Вы извините меня за прямоту…
— Ваша прямота не так унизительна для меня, как вечные уверения моей матери, что я как две капли воды похож на Давида Микеланджело, — грустно усмехнулся он. — При этом она отчего-то не рискует выйти со мной на улицу…
Он отвернулся на мгновение, но потом снова посмотрел на меня с улыбкой и произнес:
— В том, что я такой гадкий, виновата ведь только моя мать. И я ее ненавижу. Вас это пугает?
Я покачала головой:
— Нет, просто… Вы немного не правы.
— Я прав, — мягко возразил он. — Я говорю сейчас не о своих физических недостатках…
— Но о чем?
— О духовном уродстве, — печально сказал он. — Но больше я ничего пока вам не могу сказать… Я ведь знаю, кто вы. Вы сыщица.
* * *
Интересно, какой реакции он ждет от меня?
Судя по его виду, он рассчитывал на крутой эффект!
Я справилась с минутным замешательством и равнодушно сказала:
— И что теперь?
Он вытаращился на меня, явно недовольный моим ледяным спокойствием, и рассмеялся:
— Ничего, радость моя! Просто я же говорил, вы обманщица!
— Почему это? — спросила я. — Я что, утверждала, что работаю секретарем-рефентом? Или я претендовала на профессиональные достижения кинозвезды? У меня такая профессия, и, представьте себе, я этого нисколько не стесняюсь!
— А зачем вас наняла моя мать? Вы мне это скажете? Или уйдете от ответа?
— Уйду, — развела я руками. — Не потому, что я, Саша Данич, ужасно нечестная женщина! А потому, что есть такое понятие, как профессиональная этика, и в связи с этой самой этикой я не могу разглашать чужую тайну, в данном случае тайну вашей мамы! Поинтересуйтесь у нее, если она захочет ответить, она ответит!
— Она не захочет, — мрачно констатировал он. — У моей матери в прошлом слишком много грязных тайн, которыми она не пожелает делиться даже с вами. Несмотря на то, что она вас наняла!
Кажется, мне давно надо было пообщаться с этим шустрым пареньком, а?
— Ну, что ж… Это ее право.
— Ну да, конечно, — протянул мой визави с легкой насмешкой. — Как это вы легко выворачиваетесь, просто завидки берут! А разве ваш клиент не должен быть с вами предельно честным? Иначе как можно рассчитывать на успех безнадежного дела?
— Если сыщик хороший, все выйдет наружу, — ответила я.
— И вы хороший?
— Не знаю, — честно сказала я.
— Можете не напрягаться, — рассмеялся он. — Наверняка хороший. Но… Давайте оставим эту тему.
— Давайте, — легко согласилась я.
