Я готов был всю жизнь играть в бейсбол и читать эти жуткие, но невероятно интересные книги, но в выпускном классе отец сказал — пора определяться, если я не пойду в профессиональный бейсбол.
Я ответил:
– Ну, это легко, я стану копом.
Я представлял себе работу полицейского в основном по сериалам и воображал, как буду спасать жизни, распутывать загадки и производить один эффектный арест за другим. После школы я поступил в колледж Джона Джея на уголовное право (в основном чтобы играть за колледж в бейсбол). Если крупные лиги решат, что обойдутся без меня, хоть побольше узнаю об охране правопорядка. Так как сейчас я ношу жетон, а не бейсбольную перчатку, нетрудно угадать, как повернулось дело.
В 1984 году мой детский интерес к полицейской романтике вылился в то, что я называю «профессией»: я поступил в Нью-Йоркскую полицейскую академию. Скоро я узнал, что в жизни работа копа меньше всего похожа на телешоу: это многочасовая скука патрулирования улиц, когда ищешь проблемы и отвечаешь на вызовы по рации. Это стрессовый выброс адреналина, когда вдруг слышишь код 10–13 («требуется подкрепление»), врубаешь сирену и несешься на место происшествия. По дороге твое тело заученно приходит в боевую готовность. Ты готов открыть огонь или ввязаться в перестрелку и задержать негодяев. Однако все нередко заканчивается до твоего приезда, и ты снова отправляешься патрулировать улицы, и сердце постепенно начинает биться ровнее.
Годом позже я, двадцатитрехлетний патрульный, испытал неподдельный ужас средь бела дня, прочитав «Наваждение» — книгу о семье, преследуемой демоном. Я, офицер полиции, укладывавший лицом вниз вооруженных бандитов в нищих кварталах, покрылся холодным потом, представив себе ад, который пережили герои книги. Роман подтверждал то, что я знал много лет: паранормальные явления — не выдумка, призраки существуют. Некоторые из них — воплощенное зло, их называют демонами. Хорошо помню мелькнувшую у меня мысль: «Вот уж не приведи Господи такое испытать».
Я не горел желанием расследовать подобную мерзость.
Привлеченный когда-то зрелищной, как мне казалось, стороной полицейской службы — перестрелками и задержаниями, я многое заново передумал, когда в 1986 году меня подстрелили. Я был не на дежурстве — просто выглянул из окна маминой квартиры и увидел, как какой-то тип бежит по улице с ящиком под мышкой. Сработал полицейский инстинкт: я расстегнул кобуру и вышел разбираться. Парень побежал зигзагами — это уже тянуло на 10–30 («квартирное ограбление» на нашем радиожаргоне). Я бросился за ним. Наверняка какой-то бедолага, мирный хозяин магазинчика, которого донимают бандиты, остался без своих сбережений.
Всю жизнь занимаясь бейсболом, бегал я неплохо и быстро нагнал того типа. Ящичек полетел на землю, оттуда высыпалась ювелирка. Больше ждать было нечего — я вынул пистолет и крикнул, что я офицер полиции. Парень казался смирным, трясся всем телом, но вдруг выхватил мой пистолет и выстрелил в меня.
Мне разнесло руку, я был весь в крови, но все же прижал гада к сетчатому забору и начал выкручивать у него мой пистолет, чтобы следующий выстрел не оказался для меня последним. После многочисленных воплей с его стороны и изрядного количества пролитой крови с моей я отобрал оружие, но негодяй убежал. Кто-то из жильцов успел позвонить в 911, подъехали наши ребята и «скорая». Я сообщил в антикриминальный отдел (где копы ходят в гражданской одежде) подробное описание грабителя (его арестовали через две недели и обвинили в попытке убийства полицейского) и позволил врачам уложить меня на носилки.
Тротуар был залит моей кровью — любой подумал бы, что я чудом разминулся со смертью, но, к счастью, рана оказалась неопасной. Сейчас шрам скрыт татуировкой в виде портрета моей трехлетней дочери Даниэллы. На той же руке у меня портрет и другой дочки, Кристины. Мне нравится смотреть на мордашки моих малышек: как бы они ни повзрослели, для меня они по-прежнему крошки.
Пока я лежал в больнице, ко мне заглянул полицейский капеллан на случай, если мне понадобится собороваться. После разговора со священником я ощутил вину: моя вера значительно ослабла с тех времен, как в детстве прислуживал у алтаря. Я редко посещал церковь и не причащался. Религия перестала казаться мне важной и значимой.
Я работал в жестокой, опасной среде, где вроде бы нет Бога. Мое первое назначение — в отдел по борьбе с наркотиками — привело меня на Манхэттен, в Нижний Ист-Сайд, бороться с уличными преступлениями. Там я навидался «демонов» в людском обличье, мерзавцев, проводящих дни и ночи, грабя, насилуя и убивая обывателей. Конечно, в том старом квартале проживали и хорошие люди, но я редко их видел, разве что в качестве жертв ужасных преступлений.
Скептики часто спрашивают: как вообще можно верить в Бога, когда мир переполнен коррупцией и насилием.
Они спрашивают:
– Что же это за Бог, если он допускает такое зло?
Подобные мысли не посещали меня даже в дни забвения религии. Надо понимать: существует свобода воли. Бог не вмешивается в решения людей, потому что ему не нужны роботы. Он хочет, чтобы мы сознательно пришли к нему. Однако на этом пути есть камень преткновения — дьявол. Если люди отрицают существование Бога, они не верят и в его антагониста. Однако все наши беды доказывают реальность дьявола и зла, которое он сеет. Это невозможно выдержать, «выгорают» даже самые стойкие из нас: злоупотребление алкоголем, разводы и самоубийства — не редкость среди моих сослуживцев, да и в полиции любой страны мира.
Хотя я знал, что очищаю улицы от преступников — сперва в Нижнем Ист-Сайде, потом в трущобах Южного Бронкса и Браунсвилля в Бруклине (восточная часть Нью-Йорка), теперь снова в Бронксе, но уже сержантом, работаю с полуночи до восьми утра в Сорок шестом отделении, — однако жестоким преступлениям не было конца. Территория нашего Сорок шестого — на полицейском жаргоне «Аламо» — небольшая, но это один из самых оживленных и опасных районов в мире. В густонаселенном — более 118 000 жителей — гетто две трети составляют испанцы, треть — афроамериканцы, два процента белые и один — иранцы. Из этого пестрого состава — 1950 осужденных за тяжкие преступления и освобожденных условно-досрочно.
Обычно в год мы расследуем 32 убийства — приблизительно раз в 11 дней, 87 изнасилований, 682 нападения, 870 ограблений, 1022 кражи со взломом и 2234 автоаварии. Наши копы помогают больным и инвалидам, отвечают на 76 789 радиовызовов (звонки в 911) и производят 10 353 ареста за уголовные преступления.
Даже для Нью-Йорка это немало, и когда в полночь наши 7 машин выезжают на патрулирование, на каждую приходится примерно 19 вызовов. Будучи сержантом, я обязан отвечать на каждый звонок, поступивший по рации. Моя задача — решить, объявлять ли территорию местом преступления, кого задержать для допроса, а кого отпустить. Я определяю, надо ли вызывать следователей, вертолеты для преследования подозреваемых, команду экспертов-криминалистов, спецов из отдела расследования причин аварий, кинологов или еще кого-то из наших специальных частей.
Чтобы вы получили представление о нашей работе, вот несколько дел, которыми я занимался на этой неделе. Первый звонок поступил по радиосвязи с кодом 10–53 (автоавария). «Вероятно, один холодный», — добавила центральная, имея в виду, что не исключен смертельный исход. На месте нам удалось воссоздать ход событий: врезавшись в припаркованное такси на такой скорости, что сидящего на пассажирском сиденье выбросило через окно на 25 метров, водитель погнал дальше, безразличный к судьбе своего друга (мы арестовали бездушного сукина сына той же ночью). Пострадавший лежал в луже собственной крови и мозговой жидкости. К приезду «скорой» он был еще жив, как и следующая жертва нападения: там парня пырнули ножом в сердце из-за 20 долларов.
