Поработав патрульным в муниципальных кварталах, где проживают иммигранты из стран Карибского региона, и прочитав достаточно трудов по оккультизму, я неплохо изучил сантерию. Ее жрецы, сантерос, хорошо разбираются в травах и применяют их для избавления от болезни или невезения, создания талисманов на удачу или проклятия чьих-то врагов. Если адепты этой религии становятся жертвой билонгос, то есть проклятий, они идут к своему сантеро снять проклятие с помощью эббо, ритуального очищения. В итоге все сводится к дуэли сантерос: проклятия и контрпроклятия носятся в воздухе, как пули при перестрелке, пока не победит сильнейший.
Помню, однажды служба 911 перевела нам звонок о домашнем конфликте. Приехав на место, я увидел самодельный алтарь со статуей святой Барбары, католической святой, символизирующей в сантерии Оришу Чанго, одну из семи африканских божков. Я нередко видел такие алтари на съемных квартирах: обычно на них разложены железнодорожные костыли, монеты или хлеб, предлагаемые богам в качестве жертвы.
Я спросил у женщины, открывшей дверь:
– Сантерия?
Она плохо говорила по-английски, но замотала головой.
– Нет, нет, сантерия нет, — уверяла она с сильным испанским акцентом.
Я велел напарнику не прикасаться к предметам на алтаре, пока мы разбирались с разбушевавшейся семейкой. Когда страсти поутихли, женщина проводила нас.
– Ты знать сантерия? — уже закрывая дверь, с улыбкой спросила она.
В ответ я улыбнулся и кивнул. Женщина очень удивилась. Должно быть, она задалась вопросом, что итальянец полицейский может знать о сантерии.
Ваш покорный слуга знал достаточно, чтобы заподозрить, что дочь позвонившей мне женщины практиковала вовсе не сантерию, а кое-что похуже. По описанию было похоже, что речь идет о пало маюмбе. Мне стало страшно: девушке всего лет двадцать, а она уже подпала под влияние черной магии. Так как ее мать проживала в районе моего патрулирования, я договорился заехать и провести расследование на следующей неделе.
Проговорив по телефону около часа, я ушел в свою комнату записать впечатления от разговора до начала ночного дежурства. Выйдя в гостиную, я застал там потрясенных Джен и Кристину: они слышали мужской голос (не мой), он звал Джен по имени. Стараясь не очень пугать жену и дочь, я объяснил, что это может быть связано с новым расследованием. Страшно не хотелось оставлять их в таком взбудораженном состоянии. Я воспользовался освященной солью и приказал нечистому уйти во имя Иисуса Христа. Оставив Джен бутыль святой воды, я просил в случае чего звонить мне на работу. Тогда я еще не понимал, что это только начало.
В следующую среду, запасшись двумя основными продуктами питания патрульных полицейских — пончиками и кофе, мы с напарником, уже в полицейской форме, поднялись перед дежурством к той женщине. Квартира, как все квартиры в гетто, была темной, грязной и заставленной всякой рухлядью — идеальное обиталище для злого духа. Но я не заметил признаков культа сантерии или пало маюмбе. По контрасту с отталкивающей обстановкой хозяйка оказалась очень приятной и искренней.
Негромко, с затаенной болью она рассказала, что ее дочь накануне забрали в Белвью. По долгу службы я много раз возил подозреваемых в эту известную Нью-йоркскую больницу на психиатрическую экспертизу или принудительное лечение. Я сдавал туда сумасшедшего негодяя, когда поступила Хедда Нуссбаум — никогда не забуду ее изуродованного шрамами и следами побоев лица. Приближался Хэллоуин, и маски ужаснее было не придумать. Две женщины-полицейские сказали мне, что Хедда с бойфрендом до смерти забили шестилетнюю приемную дочь — зверство, о котором на следующее утро писали все газеты. В отделении предварительного задержания я увидел отца и убийцу маленькой Лизы, Джоэля Стейнберга, сидящего на полу камеры, и бросил ему: «Надеюсь, ты сгниешь в аду». Если кто-то и заслуживает адских мук, так это он. Я стараюсь не судить и не осуждать, но очень хорошо, что Стейнберг был за решеткой: своими руками задушил бы этого растленного выродка.
С неловкостью, будто боясь меня разочаровать, женщина сказала, что решила повести дочь к католическому священнику, когда ее отпустят из психиатрической лечебницы. Я заверил, что отнюдь не огорчен, и пожелал ей всего наилучшего. Я был только рад, что священник согласился вмешаться, ведь это его работа. Если бы больше священников занимались такими случаями и решительно выступали против дьявола вместо того, чтобы нерешительно блеять с амвона, мне не пришлось бы участвовать в Работе. Не то что я не хочу ею заниматься, но я бы охотно передоверил эти обязанности церкви и духовенству. С облегчением узнав, что дело в надежных руках, я ушел.
Тем бы делу и закончиться, но через несколько месяцев поздним вечером у меня раздался звонок. Жена как раз носила Даниэллу, беременность протекала с осложнениями — начались кровотечения. Врачи провели массу анализов, но не смогли установить причину. Джен отдыхала на диване. Она очень боялась выкидыша, и я, чтобы защитить ее и хрупкое некрещеное дитя в утробе, решил на время отойти от Работы. Понимая, кто в такое время позвонит с просьбой о помощи, я не стал брать трубку. Включился автоответчик.
Звонила та самая женщина. Священник не помог — ее дочь по-прежнему оставалась одержимой. Я стоял и слушал, как она умоляла провести расследование, но не брал трубку. Я оказался между двух огней: я обязан был защитить Джен и нашего нерожденного ребенка, но ночь шла, а я все думал о женщине из гетто. Ее умоляющий голос надрывал сердце, но я знал — на этот раз надо стиснуть зубы и отказать. Я пошел в ванну бриться перед дежурством, думая, что надо бы позвонить епископу. Переложить, так сказать, ответственность на его плечи.
Не успел я об этом подумать, как в гостиной что-то ударило мою собаку, Макса. Пес лаял и рычал как сумасшедший. Вбежав, я увидел, что Джен расширенными глазами смотрит на собаку. С вздыбленной шерстью, Макс, глядя в пустоту, рычал непривычно громко.
– Что происходит, черт побери? — спросил я.
– Не знаю, — ответила Джен. — Он шел в зал и вдруг будто наткнулся на кирпичную стену. Его буквально отбросило в сторону, и он тут же начал рычать.
Я успокоил собаку и осторожно ощупал спину и лапы. Травм не оказалось, только сильный испуг. Так мне недвусмысленно дали понять держаться подальше от этого дела. Наступить на горло собственному характеру оказалось очень сложно — отступать я не привык, но если по каким-то причинам я не могу целиком посвятить себя расследованию, то не берусь за дело. Женщина больше не звонила, и я лишь молюсь, чтобы она нашла помощь, которую искала.
Макс после того случая здорово изменился. Он и так не был паинькой, а после той психологической травмы просто слетел с катушек. Он начал все крушить, портить, однажды выпрыгнул через застекленную террасу — повсюду была кровь и битое стекло, таким он стал неконтролируемым и ненормальным. Несмотря ни на что, я любил своего пса и отвез его к ветеринару зашивать.
Лаял Макс почти непрерывно, кроме одного случая, когда, подобно собаке из рассказа о Шерлоке Холмсе, никак не отреагировал на ночное происшествие. Было три часа ночи. Я давно ушел на работу, поцеловав спящих жену и дочь, — никогда ведь не знаешь, чем кончится дежурство. Джен проснулась от дребезжания кухонной двери, будто кто-то ломился в дом. Решив, что это пес просится на улицу, Джен встала и увидела, что Макс спит на кровати Кристины.
