— Не могли бы вы съездить со мной на Лунную и посмотреть квартиру?
— Но…
Мне показалось, что Нина Михайловна собирается мне отказать, и я опередила ее:
— Я на машине, у нас не займет это много времени, ну, пожалуйста.
— Хорошо, — скрепя сердце согласилась она. — Только Жоре записку оставлю. А вы действительно из редакции?
— Конечно, вот мое удостоверение.
Она щурилась долго, рассматривая его, потом вернула мне.
— Сейчас я переоденусь.
* * *
«Переодевание» у Нины Михайловны заняло почти полчаса, и, когда мы подъехали на Лунную, было уже совсем темно. Мы поднялись на шестой этаж, Воротынцева отперла дверь и вошла в прихожую. Я двинулась за ней, закрыв за собой дверь.
Вешалка в прихожей моталась на одном гвозде, и вся одежда, находившаяся на ней, валялась на полу, загораживая проход.
Я осторожно переступила через эту импровизированную баррикаду и вслед за Воротынцевой зашла в комнату.
— Господи! — воскликнула Нина Михайловна, войдя в гостиную, и взмахнула руками.
На ней было темно-серое пончо с бахромой по краям, и из-за ее спины мне не было видно, что заставило ее прореагировать подобным образом. Я хотела обогнуть ее, чтобы все получше рассмотреть, но мне не пришлось этого делать, так как Воротынцева вдруг начала оседать и, если бы не стоящий рядом стул, на который она опустилась, рухнула бы на пол.
Открывшаяся мне картина повергла и меня в шок. На полу возле широкой тахты лицом вниз лежала девушка с короткой стильной стрижкой. Она была в ярком шелковом халатике, едва прикрывавшем ягодицы. Левая рука ее была вытянута вперед, а правая, из-под которой на паркетный пол натекла лужица крови, была прижата к животу. Казалось, что молодая женщина пытается до чего-то дотянуться, но у нее это никак не получается. Я почему-то обратила внимание, что на столе у тахты в пепельнице лежит окурок с изжеванным фильтром.
— Это Лиля? — спросила я Воротынцеву.
Она только молча кивнула.
В это время в прихожей зазвонил звонок. Я вздрогнула от неожиданности и, пройдя в прихожую, посмотрела в «глазок». На лестничной площадке стоял сосед Терещенко — Александр. Пока я глядела на него, он позвонил еще раз. Я открыла дверь.
— Ха, Ольга? — удивленно произнес он. — А где Лилька? Я слышал, как хлопнула дверь.
Я не представляла себе, что обычно говорят в таких случаях, и брякнула первое пришедшее в голову:
— С ней произошло несчастье.
— Погоди-ка. — Александр легко отстранил меня и прошел в квартиру.
— Вот это да! — присвистнул он, увидев лежащую на полу Терещенко. — Она убита.
— Саша, — я тронула его за рукав, — кроме шума ночью, ты ничего не слышал?
— Я же сказал, что нет. — Он как-то сразу засуетился и повернулся к двери. — Я, пожалуй, пойду. Да, девчонки, — обернулся он уже у выхода, — меня в это дело не впрягайте, у меня срочная работа.
— Надо вызвать милицию. — Я вытащила из кармана мобильник и набрала 02.
Глава 6
Ответив худощавому, вертлявому и к тому же шепелявому лейтенанту на все заданные им вопросы, популярно объяснив, зачем мне понадобилось искать Терещенко и на основании чего я занимаюсь расследованием обстоятельств гибели Замуруева, я прямиком направилась домой. Мне нужно было отдохнуть, собраться с мыслями, да и подкрепиться.
Я приняла душ, пожарила картошку и, достав из холодильника банку соленых помидоров, привезенных из Карасева моей любимой мамочкой, приготовилась поужинать. Надо сказать, что соленья вообще и приготовленные моей мамой в частности я просто обожаю. Раньше я за один присест спокойно могла уговорить литровую банку таких вкусностей, теперь мои аппетиты поуменьшились, но тем не менее под жареную картошечку полбанки осилить я вполне еще могла.
Только я поставила сковороду с картошкой на стол и достала из банки крепкий ядреный помидор с блестящей кожурой розово-оливкового цвета, как запиликал мобильник.
— Ах ты, чтоб тебя! — Я проглотила слюну и пошла за трубкой, которая надрывалась в кармане куртки. — Слушаю.
— Оленька, это Кряжимский, у тебя все в порядке?
— Да, а что случилось?
— У нас все в порядке, я беспокоюсь о тебе, ты с обеда не даешь о себе знать.
«Ох, Сергей Иванович, — подумала я, — беспокойный вы наш. Если бы ты позвонил на полчасика попозже…»
— Были дела, — ответила я в трубку.
— Я вот что еще хотел у тебя спросить…
Мне казалось, что Кряжимский говорит страшно медленно, растягивая слова словно жвачку.
— …ты завтра с утра будешь в редакции?
— Боюсь, что нет, а что такое?
— Я набросал начало редакционной статьи по поводу вчерашнего убийства, подобрал к ней кое-какие фотографии, которые ты сделала на показе мод… — продолжал он спокойно. — Мне хотелось бы знать, оставить мне место для окончания в этом номере или мы дадим окончание или продолжение в следующем?
— Ну, — задумалась я, — сразу я вам сказать не могу, это будет ясно… скорее всего завтра или послезавтра.
— Оля, тогда я сделаю вот что, — не унимался Кряжимский, — я сделаю материал как бы с продолжением, а ниже дам какую-нибудь заметочку, если не получится до завтра, то выпустим так, а если будет продолжение или окончание, то заметку уберем и поставим твой материал.
Честно говоря, я мало что поняла из его предложения, но, зная, что на Иваныча можно положиться, согласилась.
— Конечно, Сергей Иванович, так и сделайте.
— А у тебя есть что-нибудь новенькое?
От Кряжимского не так-то легко было отделаться, он опутывал своей вежливостью, как паук паутиной. Не могла же я ему ответить, что ничего нового нет.
— Есть, Сергей Иванович, у меня есть новый труп, совсем свежий, — в лучших традициях черного юмора ответила я.
— Не шути так, Оля, — укоризненно произнес Кряжимский.
— Я и не думаю шутить. — Я устроилась в большом мягком кресле, подобрав под себя ноги. — Я была сегодня в «Сириусе» и узнала, что не так давно Марина Киселева уволила одну из своих моделей, как говорят девочки, совершенно ни за что.
— Ну и что? — недоумевал Кряжимский.
— А то. Я поехала к ней на работу — сегодня она там не появилась, поехала на квартиру, которую она снимает, — никто не открывает. Я нашла хозяйку квартиры, вместе с ней мы едем к Терещенко…
— А кто такой Терещенко?
— Не такой, а такая — это та самая Лиля Терещенко, модель, которую уволила Киселева.
— Так-так, — Кряжимский заинтересованно поторопил меня, — и что же?
