— Кричала? — не поверила я своим ушам. Соня, на мой взгляд, кричать просто не умела!
— Кричала, — кивком подтвердил он свои слова. — «Я тебе не верю! Ты грязная и лживая сука, убирайся отсюда!» После этого Ольга выскочила вся в слезах, как ошпаренная, пролетела мимо меня и исчезла. Соня вышла следом, с красными пятнами на щеках и злыми глазами. Такой я видел ее впервые. «Что случилось?» — спросил я. Она взглянула на меня абсолютно пустыми глазами и процедила сквозь зубы: «Не твое собачье дело!»
Я не могла во все это поверить. Соня, которую я успела узнать, казалась мне совершенно непохожей на ту Соню, которая рождалась из мутной пены рассказа Пряникова.
— Для меня это было потрясением, — он загасил сигарету в пепельнице. — Я же был в нее влюблен, а эта фурия, простите, ничем не напоминала мне «женщину моей мечты».
— И вы не пытались узнать, что же тогда произошло?
— А я это знаю, — пожал он плечом. — Узнал немного позже, из первых уст. Оля стала моей любовницей, вы уж простите за подробности, и все рассказала сама. История ужасная, я сначала не поверил ей точно так же, как и Соня. Но вот реакции у нас были разные…
Он загадочно усмехнулся.
— Простите, мне уже пора. Сейчас начнется урок.
— Постойте, а что же там произошло? — попыталась остановить его я.
— Пусть вам Оля расскажет, — отмахнулся он. — Если сочтет нужным. Я не уполномочен раскрывать ее тайну.
* * *
Вся эта история показалась мне еще темнее, чем вначале, честное слово!
Меня снова охватил приступ мрачного отчаяния и бешенства, но тем не менее теперь я почему-то чувствовала, что непонятным образом зацепилась за тот самый вожделенный конец ниточки, которая распутает весь клубок!
Я проводила взглядом удаляющуюся фигуру Пряникова — он шел к школе.
«Сегодня я буду знать все, — решила твердо. — Даже если мне придется проходить за господином Пряниковым целую ночь напролет!»
Даже если он убийца.
Я сжала руки и посмотрела на Пенса. Пенс понимал меня без слов.
— Ты думаешь, это он? — тихо спросил он.
— Ничего я пока не думаю. Я планирую еще поговорить с Ванцовым, и уже потом, после попыток прояснить эту кретинскую ситуацию, когда все играют в странное благородство, я выслежу этого перебинтованного урода, источающего благородные запахи… Стоп!
Мысль была стремительной и неожиданной. Как молния, озаряющая темный небосклон. В принципе, мое сознание и напоминало собой этот самый мрачный небосклон.
Не в этой ли тайне все дело? А если некто, нам неизвестный, хотел остановить Гордона?
Он же сам планировал посоветоваться с нами насчет Оли!
Значит, с Олей была проблема, требующая нашего вмешательства, так? Тайна, о которой мне все тут проговорились, тоже связана с Олей.
Черт побери, хоть бы ее разговорить!
Я прекрасно понимала, что разговорить Олю столь же трудная задача, как…
Ну, не стану искать сравнения! Трудно, и все тут. Особенно если именно Оля и является первопричиной всего происходящего.
«Каждый словно вбирал в себя образ из трагедии», — так или примерно так сказал Костя Пряников. По моему наблюдению, Гордон был Полонием.
Полоний был убит Гамлетом из-за того, что любил подслушивать. То есть Полоний любил совать нос в чужие тайны. Как Гордон?!
— Куда движемся? — спросил Пенс.
— Сначала к Ларикову, — сказала я. — Кое-что надо посмотреть. Потом забежим к Соне и Маше. А там подумаем.
Может, наконец-то и удастся до чего-то додуматься?
* * *
Ларчик только что вернулся. Это я смогла понять не только по ощущению свежести, которое еще некоторое время исходит от людей, пришедших с мороза, но и по многим иным причинам.
Он был явно зол и озабочен. Его лоб прорезала хмурая морщина.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— А? — Он посмотрел на меня совершенно рассеянным взором и ответил: — Нет. Ничего.
После этого вставил в компьютер дискету и стал что-то читать. Иногда он подавал возгласы — «черт», «и как же мы тогда это вот пропустили…» и так далее.
— Что это? — спросила я.
— Протокол допроса Ольги Гордон, — ответил он. — Можешь сама посмотреть. Не могу понять, почему мы тогда не обратили внимания вот на это.
Он ткнул пальцем в монитор.
— Я вообще это дело не помню совершенно, — сказала я. Он-то меня все время про него спрашивает, а сам ни разу и не удосужился толком объяснить, что там произошло с этой Риммой. При чем тут Оля?!
— Слушай, а я и забыл! Ты же тогда была в отпуске!
— Конечно, — кивнула я.
— Тогда почему всю дорогу киваешь?
— А мне неудобно было тебе напомнить. Дело-то в общих чертах я изучила. По файлу. Римма была найдена в своей квартире, мертвой. Причина смерти — передозировка наркотика. Была подругой Оли Гордон. Так?
— Да, — кивнул он. — Умница.
— А это что?
— Это? Запись разговора с нашей Олей. Слезы, слезы и постоянные надрывные крики «я не виноватая!». Теперь взгляни вот сюда. Видишь?
— Да, — кивнула я.
Сначала смысл фразы до меня не дошел. Но потом, когда я в это вчиталась, то вздрогнула.
— Ну? — спросил меня Ларчик. — Твой босс, Сашка, полный козел!
— Да не полный, — успокоила я его. — Просто тогда ты еще не научился мыслить аллегориями.
Сама я впитывала в себя сейчас эту фразу, повторяя ее про себя и боясь забыть. Эта фраза сейчас была важнее всех моих изысканий, то есть, являясь их частью, она самая важная на данный момент. Самой маленькой, самой невыразительной, самой случайной и одновременно — центром всего. Центром клубка. Той самой ниточкой, за которую можно было потянуть и распутать:
«— Папа сказал…
— Что он сказал? Он был там?
— Нет. Он сказал это раньше. Что я кончу точно так же. Как Римка. Если не перестану».
— Черт побери! — выдохнула я. — Как это все меняет! Знаешь эту старую сказку? «Казнить нельзя помиловать». Поставь запятую, и смысл фразы меняется. Меняется и участь человека. Так и здесь, а?
— Как же я не догадался!
— Ларчик, детка моя! Ты же не филолог! Погляди, тут надо сместить акцент. Можно понять, что он просто предупреждает свою дочь, что она тоже кончит передозировкой. Оля употребляет наркотики. Так? Но, если эта фраза была сказана раньше, значит, получается, что Андрей Вениаминович Гордон знал, что Риммы не станет?
Он сказал это раньше.
— Значит, он угрожал своей дочери, скажем так. Не делай этого, или тебя постигнет та же участь.
