* * *
От первого удара Цы согнулся как раз настолько, чтобы второй пришелся ему по спине. Палач усмехнулся и закатал рукава. Цы пытался защищаться, прекрасно понимая при этом, что тюремщик честно отработает свои деньги. Толкователю трупов уже доводилось видеть подобное. Вначале палач будет его избивать, пока не надоест. Затем заставит подписать признание, а получив нужный документ, вырвет ногти, переломает пальцы и отрежет язык, чтобы гарантировать молчание обвиняемого на суде. Юноша подумал о своей семье и об ужасной смерти, которая ожидает его самого. То, что убитые окажутся неотомщенными, приводило его в отчаяние.
Следующие удары лишили его последних сил, а тряпка, которой ему заткнули рот, мешала дышать. Взгляд Цы уже туманился, но образы родителей выступали все более отчетливо. Когда придвинувшиеся вплотную призраки шепнули, что нужно бороться, он решил, что настала агония; это подтвердил и металлический привкус крови во рту. Цы чувствовал, что силы его покидают. Лучше было бы, наверное, умереть прямо сейчас, чтобы покончить с мучениями, но призрак батюшки заставлял его сопротивляться. От нового удара тело Цы провисло на железных цепях. Мускулы его напряглись. Он понял, что должен остановить пытку раньше, чем палач нанесет решающий удар.
Цы втянул носом жидкую смесь воздуха, пота и крови и, когда она достигла его легких, плюнул изо всех сил. Грязная тряпка вылетела у него изо рта: Цы наконец-то мог говорить.
— Я признаюсь, — просипел он.
Эти слова не избавили юношу от последнего яростного удара будто его неожиданное решение лишило палача законного нрава на развлечение. Удовлетворившись сделанным, тюремщик снял цепь, стягивавшую запястья юноши, и протянул ему документ о признании. Цы принял кисточку в дрожащие ладони и нацарапал нечто, напоминавшее подпись. И выронил кисть, оставив на бумаге след из крови и чернил. Палач с отвращением осмотрел испачканный листок.
— Сойдет, — решил он и передал документ другому тюремщику. А потом щелкнул щипцами. — Ну а теперь посмотрим на эти пальчики.
Цы не мог сопротивляться. Его обвисшие руки уже казались руками мертвеца. Палач ухватил его за правое запястье и поймал щипцами ноготь большого пальца. Сжал щипцы, с силой потянул и вырвал ноготь, но юноша даже не изменился в лице; палач явно оказался разочарован. Он ухватил щипцами второй ноготь, но вместо того, чтобы вырвать его с корнем, потянул наверх и переломил. Цы недовольно поморщился.
Палач, удивленный терпеливостью жертвы, покачал головой.
— Ну, раз ты не кричишь, стало быть, язык тебе не нужен. Вот мы тебя от него и избавим, — усмехнулся мучитель.
Цы напрягся. Цепи по-прежнему держали его, но дух отца заставлял действовать.
— А ты… тебе уже приходилось кому-то вырывать язык? — произнес Цы.
Палач поглядел на него поросячьими глазками:
— Теперь мы еще и разговариваем?
Цы постарался улыбнуться, но ему удалось только отхаркнуть кровавую слизь.
— Когда ты его вырвешь, ты одновременно оборвешь и мои вены. И тогда я изойду кровью, как свинья, и тебе уже не спасти мою жизнь. — Цы помолчал. — А знаешь, что случается с теми, кто убивает обвиняемого до приговора?
— Хватит болтать! — прикрикнул палач, но щипцы опустил. Он знал, что в таких случаях виновников смерти немедленно убивают.
— Неужели ты настолько туп, что не понимаешь? Почему, как ты думаешь, Фэн вышел из камеры? Он знает, что должно со мной случиться, и не захотел брать вину на себя.
— Я же сказал: заткнись! — Палач ударил пленника в живот, Цы перегнулся пополам.
— И где же все дворцовые врачи? — прохрипел Толкователь трупов. — Если ты послушаешься Фэна, я умру от потери крови. А потом он скажет… скажет, что не отдавал тебе никакого приказа. Скажет, что это все твое самоуправство, и тебе конец.
Палач засомневался: кажется, до него дошло наконец. Все, что просипел этот молокосос, было правдой. Его обвинят в том, что он не уберег свидетеля.
— Если я не подчинюсь, я… — Он вновь схватился за щипцы.
— А ну-ка, остановись! — прозвучал властный голос снаружи.
Цы и его палач одновременно повернули головы. За решеткой стоял Бо с двумя стражниками. Палачу приказали убираться.
Цы ничего не понимал. Он только почувствовал, что его поднимают и ставят на ноги. Бо достал флакончик с нюхательной солью — ею обычно приводят в чувство во время пыток — и поднес к самому носу страдальца.
— Пошли. Поторапливайся! Суд вот-вот начнется, — подгонял седой.
По дороге Бо рассказывал Толкователю трупов о результатах своих изысканий, но юноша его почти не слушал. Разум Цы теперь превратился в хищника, единственной целью которого была яремная вена на шее Фэна. Однако чем ближе они подходили к залу слушаний, тем внимательнее он слушал разъяснения чиновника. Перед входом Бо протер лицо узника и дал ему чистую одежду.
— Будь осторожен и старайся не допускать ошибок. Помни, что обвинить придворного — это то же самое, что обвинить самого Нин-цзуна, — предупредил седой.
Когда двое солдат вытолкнули Цы вперед, от удивленного возгласа не смог удержаться даже сам император. Лицо юноши превратилось в шмат избитой плоти, глаза едва выглядывали из щелочек среди синих опухолей. А вот лицо Фэна исказилось от страха. Бо занял место в нескольких шагах от Цы, не выпуская из рук большой кожаной сумки. Наконец император сделал знак прислужнику: тот ударил в гонг, следствие возобновилось.
Первым взял слово Фэн. На нем была его старая судейская мантия и особая шапочка, обозначавшая, что на сей раз судья на стороне обвинения. Зверь наконец решил выпустить когти. Цы взглянул на Бо; седой чиновник кивнул.
— Быть может, некоторым из вас приходилось чувствовать боль от предательства безупречного торгового партнера, который привел вас на грань разорения: или от измены любимой женщины, которая бросает вас ради более состоятельного поклонника; или от заведомо нечестного назначения вашего соперника на престижную должность, — работая на публику, принялся фиглярствовать Фэн. — Однако заверяю вас: ни одному из этих несчастий не сравниться с горечью и страданием, которые переполняют сейчас мое сердце… Этот человек, простершийся ныне перед императором в показном страхе и смирении, на деле является худшим из обманщиков, самым неблагодарным и лживым из человеческих существ. До вчерашнего дня я относился к обвиняемому, как к родному сыну, и предоставлял ему свой кров. Я обучал, кормил и защищал этого мальчика, словно щенка. На этого юношу я возлагал надежды несчастного отца, оставшегося без потомства. Однако сегодня, к неутешной моей скорби, я убедился, что под этой фальшивой шкурой ягненка таится самое подлое, растленное и смертоносное существо, которое даже трудно себе и вообразить… Как только мне открылась истина, я уже не мог таить свое разочарование. Я прерываю свое покровительство, я направляю против негодника весь мой гнев и поддерживаю обвинение Серой Хитрости. С болью в сердце мне пришлось пролить кровь юного обманщика, чтобы добиться от него признания в преступлениях. От того, кто — как я надеялся — унаследует и мою честь, и мое имущество, я услышал самые страшные слова, которые отец только может услышать от сына. — Фэн взял со стола признание Цы и предъявил его императору. — К счастью, дух удачи решил избавить нас от дальнейших потоков лжи: он сделал так, что обвиняемый в припадке ужаса откусил себе язык. Но это не может остановить мое стремление восстановить справедливость, которую это отвратительное создание поставило под угрозу своим бесчестным поведением.
