– Сэр, я напечатала признание мистера Виталли. Я считаю, вам следует прочесть, что здесь написано.
Морщась, вздыхая, он все же взял у меня протокол. Я следила за тем, как он движется от строчки к строчке. Видела, что поначалу прочитанное озадачило его. Он перечитал несколько раз, то и дело переводя взгляд с протокола на мое лицо и вновь на протокол, будто недоумевая, как их соединить. Морщины на его лбу сходились и расходились. Наконец понимание пропитало его целиком, как вода губку. Плечи расправились, он весь распрямился. Теперь его взгляд сделался очень спокойным – смертельно спокойным. Он откашлялся и сказал:
– Ясно.
Мы посмотрели друг на друга – долго смотрели, ничего не говоря. Теперь он вполне понял суть того, что я ему предлагала, – понял, но еще не принял. Горло мне сжало спазмом, я не могла сглотнуть, я думала в страхе, что преступила строгие понятия сержанта о должном и неподобающем и он сейчас прикажет меня арестовать. По правде говоря, если бы так и произошло, я бы могла извлечь из этого некое утешение, ибо подтвердилась бы моя слепая вера в непреклонную приверженность сержанта закону. Но тут же стало ясно, что он готов обсудить мою затею.
– Вы же понимаете, что это идет вразрез с общепринятыми правилами, – сказал он тихо, и если в его голосе и был вопрос, я не нашлась с ответом. – То есть инструкции не совсем соблюдены… – Я кивнула. – Нужна полнейшая уверенность, что мы взяли того человека.
– У меня сомнений нет, – сказала я и, поглядев на сержанта, поняла, что сомнений нет и у него.
Настало время биться за наше дело. Я выпрямилась, откашлялась, чтобы говорить внятно и четко.
– Полагаю, я могу без преувеличения сказать, – начала я, – единственное, что мы с моральной точки зрения сочли бы еще отвратительнее, чем его злодеяния, – это не прислушаться к голосу совести и позволить ему оставаться на свободе.
Я сдержалась и не добавила: «Как мы позволяли до сих пор», но сержант и так все понял.
Наше совещание было прервано появлением лейтенанта-детектива.
– Ладно, ладно, – приговаривал он на ходу, пожимая плечами и встряхивая руками, будто после гимнастики. – Виноват, не надо было поддаваться на его подначки. Пошли, попробуем снова.
– Фрэнк, – все тем же приглушенным голосом прервал его сержант и доверительно придержал его за плечо. – Фрэнк, у нас уже все есть.
Сержант протянул ему протокол, и лейтенант-детектив прочел, и шрам все глубже проступал на лбу, когда лейтенант-детектив морщился, всматриваясь в отпечатанное мной признание.
– Вы вынули это из него после того, как я ушел?
Несколько секунд сержант смотрел мне прямо в глаза.
– Да, – все тем же ровным голосом произнесла я. – Мы справились.
На слове «мы» лейтенант-детектив обернулся и как будто впервые увидел меня, словно все утро я была лишь предметом обстановки, приставкой к хитроумной машинке, за которой зарабатывала себе на жизнь. Лейтенант задрал бровь. Полагаю, уже тогда у него забрезжило подозрение, но он лишь кивнул и ничего не сказал.
12
Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы внесла другие записи в дневничок, где отмечала поведение Одалии. Теперь, перечитывая, я вижу, что воздерживалась упоминать некие подробности о ее делах, а эти свидетельства могли бы обелить меня в моем нынешнем положении. Во всю пору нашей совместной жизни я никогда не прекращала вести в этой книжице хронику жизни Одалии, но должна признать, что, когда дохнувшая на город июньская жара превратила упругие весенние тюльпаны в зазубренные, лишенные лепестков тычинки, поникшие на резиновых стеблях, я сделалась не столь прилежным протоколистом. Возможно, слово «прилежный» употреблено здесь не совсем точно. Вернее было бы сказать, что в своих отчетах я по-прежнему была прилежна, однако стала избирательнее и допускала тактические умолчания. Пожалуй, к тому времени я уже догадывалась, что о некоторых видах деятельности Одалии упоминать нежелательно, ибо они выставляли ее в неблагоприятном свете (с юридической точки зрения), а я чувствовала себя покровительницей подруги.
В результате мои дневниковые записи того времени (я как раз их просматриваю) оказались несколько поверхностными и отрывочными, читаются почти как дамские журналы, поскольку речь тут главным образом об ухищрениях косметики и гигиенических советах. Вот несколько примеров:
Сегодня О. приобрела несколько пар чулок неприличного нового оттенка, медово-бежевого – «обнаженной кожи». Одну пару навязала мне. Показала, как по моде присыпать ноги пудрой: кожа не должна блестеть из-под чулок, это омерзительно, сказала она. Ноги не могут быть ярче хромированного «форда-Т» – афоризм О.
Впервые была с О. в опере. Никогда раньше не видала такого великолепного зрелища! Трудно сосредоточиться на самой опере и не блуждать взглядом по ухоженным зрителям в роскошнейших нарядах, хотя, надо признать, вид такого множества бриллиантов несколько меня смутил. Сам спектакль был ярким, хотя и довольно мрачным по сюжету. Называется «Паяцы»
[15]
– о клоуне, который терзал свою жену ревностью. После оперы мы с О. долго беседовали о верности: она, кажется, вполне поняла мои взгляды. Утешительно было обнаружить, что во многом наши воззрения совпадают. Я знала, что не случайно выбрала ее в задушевные подруги!
Сегодня мы с О. заглянули в салон красоты. О., как обычно, подровняла волосы, чтобы стрижка оставалась аккуратной. Я предпочла волну. Она предложила мне сделать как-нибудь такую же стрижку, как у нее, чтобы мы выглядели похоже, но я сказала – не уверена. Не понимаю, почему девушки нынче так стремятся обрезать волосы. Наверное, думают, что это придает им смелый вид. Жаль, они не понимают, сколь велика разница между смелостью и безрассудством. Вслух ничего такого не сказала, но предпочту сохранить длинные волосы и те ценности, которые они символизируют. Начинаю осознавать, что я старомоднее, чем самой себе признавалась. И уверена, что в глубине души О. тоже. Однажды ей приестся образ жизни современной девушки, и в тот момент я буду рядом, уж это непременно. Ах, какая жизнь тогда у нас начнется!
Сегодня, перед тем как мы с О. отправились в подпольный бар, О. заколола мне волосы, чтобы я поняла, как чувствует себя девушка с короткой стрижкой. Еще она мне нарумянила щеки и помадой покрасила губы. Самой себе на удивление, я обрадовалась возможности одеться, как О., потому что с первой минуты знакомства все думала, каково это – быть ею. В ту ночь несколько джентльменов подходили ко мне, издали приняв меня за О., – либо в помещении было слишком темно, либо они перебрали с выпивкой, ведь я не стану льстить себе мыслью, будто я заметно похожа на О., – и все же они приближались с весьма дружелюбным видом, шепча ее имя. Когда потом я пожаловалась ей, что они чересчур распускали руки, она пожала плечами, рассмеялась и только и сказала, что надо быть острее на язык, она умеет отшутиться, смогу и я. Не разделяю ееуверенности, поскольку, будь я ею, я бы знала, как управляться с такими мужчинами, но я-то не вышучивала их, не посылала за напитками и не «стреляла» сигареты, а била по рукам, как строгая старая дева, а потом себя же бранила дурой…
