Bon voyage.
Я до сих пор иногда пишу для журналов, но не рассказы, а только статьи — и только, если меня попросят. Я давно не тот энергичный юноша, каким был когда–то, и мне уже неинтересно повсюду лезть со своей инициативой. Не далее как месяц назад ко мне обратились из журнала «XUVQ», превосходного альтернативного издания, с просьбой бесплатно написать для них статью на тему: «Что значит быть уроженцем Среднего Запада». Вот что я им ответил:
«Кто не гордится родиной своей, кто не сказал себе: «Мне края нет родней», — тот мертв душой!»
Если убрать всю ура–патриотическую романтику, смысл этих строк знаменитого шотландца сэра Вальтера Скотта (1771—1832) сводится лишь к одному: у людей точно так же, как у волков или у пчел, очень развит инстинкт принадлежности к своей территории. Еще недавно считалось, что человек, которому вздумалось уехать подальше от своих родных мест, совершает самоубийство, поскольку он непременно погибнет, как это обычно случается с животными, отбившимися от стаи.
Этот страх переступить географическую границу до сих пор не изжил себя во многих частях света, например, в бывшей Югославии в Европе или в Руанде в Африке. Однако в Северной Америке этот территориальный инстинкт уже потихонечку отмирает — и слава богу! В этой стране он доживает свой век, как это бывает со многими устаревающими инстинктами выживания, в виде странностей поведения, которые, как правило, вполне безобидны, а подчас так и вовсе смешны.
Взять хотя бы меня самого и еще несколько миллионов таких же, как я. Мы с такой гордостью говорим незнакомцам, что мы родом со Среднего Запада, как будто в том есть наша личная заслуга! В наше оправдание могу сказать только одно: техасцы и бруклинцы, они еще более напыщенны и нелепы в своем территориальном тщеславии.
Причем, бессчетные фильмы о техасцах и бруклинцах лишь закрепляют шаблонное поведение этих людей. Почему, интересно, никто не снимает фильмов о якобы типичных уроженцах Среднего Запада, которые служили бы нам образцом для подражания?
А то у меня только и есть, что вызывающе гундосый акцент.
Кстати, насчет моего акцента. Когда я служил в армии во время Второй мировой войны, один белый южанин однажды спросил у меня: «А тебе обязательно так гнусавить?»
Я мог бы ответить: «Ну, да. Я гнусавый. Зато мои предки не были рабовладельцами», — но мне показалось, что учебный стрелковый полигон в Форт–Брагге, штат Северная Каролина, все же не самое подходящее место для подобных разборок.
Еще я мог бы добавить, что среди величайших слов, изреченных за всю историю Америки, было и несколько произнесенных точно такими же гундосыми тягучими голосами, в том числе Геттисбергское послание Авраама Линкольна из Иллинойса и вот такие слова Юджина Дебса из Терре–Хота, штат Индиана:
«Пока существует низший класс — я к нему отношусь, пока есть преступники — я один из них, пока хоть одна душа томится в тюрьме — я не свободен».
Но кое о чем я бы все–таки умолчал. О том, например, что штат Индиана известен не только как место рождения Юджина Дебса. Когда я был маленьким, в Индиане находилась штаб–квартира Ку–клукс–клана.
В Иллинойсе были Карл Сэндберг и Аль Капоне.
Да, и та штука, что укрывает дом сверху и защищает нас от непогоды, называется «кровля», а то, что течет и журчит во дворе за домом — это «поточина», а никакой не «ручей».
На Среднем Западе живут люди всех рас и подрас, которые смешиваются друг с другом в самых разных вариантах. И все они — коренные жители здешних мест. Вот я, например, чистокровный фриц. У нас у всех разные предки. Мы все ни капельки не похожи. Мой гнусавый выговор — это единственное, что есть во мне от типичного белого американца, который родился и вырос к северу от бывшей Конфедерации. Когда я сел писать эту статью, у меня было стойкое ощущение, что я взялся за совершенно бессмысленную работу, потому что не знаю, как описать нас всех вместе, кроме как через сравнение и отрицание. Мы не техасцы, не бруклинцы, не калифорнийцы, не южане и т.д.
Для того чтобы уже окончательно убедиться в полном отсутствии каких–либо явных характерных признаков, по которым нас можно было бы отделить от всех остальных американцев, я представил себе толпу на Пятой авеню в Нью–Йорке, где живу сейчас, и другую толпу — на Стейт–стрит в Чикаго, где я учился в университете и работал репортером полвека назад. Да, я был прав: те же самые лица, та же одежда, те же самые настроения. Никакой разницы.
Но чем больше я думал о людях Чикаго, тем больше осознавал, что там есть нечто огромное и удивительное. Это было почти как музыка — музыка, которая не слышна ни в Нью–Йорке, ни в Бостоне, ни в Сан–Франциско, ни в Новом Орлеане.
Озеро Мичиган — океан пресной воды, самого ценного вещества на Земле.
Больше нигде во всем северном полушарии нет такой необъятной массы пресной воды, как в наших Великих озерах — нигде, кроме Азии, где находится озеро Байкал. Но оно там одно. Значит, у нас, уроженцев среднего Запада, все–таки есть общая отличительная черта. Вот вам, пожалуйста: мы родились в окружении пресной воды. Она здесь буквально повсюду — в озерах, реках, ручьях, дождевых каплях и снежных сугробах. А соленой воды, непригодной для питья, у нас нет и в помине!
В этом смысле даже мои вкусовые рецепторы настроены на волну Среднего Запада. Когда я купаюсь в океане — в Атлантическом или Тихом, без разницы, — вкус воды кажется мне совершенно неправильным, хотя если ее не глотать, она, в общем–то, и не такая противная. Не противнее куриного бульона.
А еще мы родились в окружении необозримых пространств плодородной земли, ровной, как бильярдный стол, и жирной, как шоколадный торт. Средний Запад — не голая пустошь.
Я родился в 1922 году, через сто с небольшим лет после того, как Индиана стала девятнадцатым штатом Союза. Уже тогда на Среднем Западе было достаточно больших городов со своими симфоническими оркестрами, библиотеками и музеями, высшими учебными заведениями, музыкальными и художественными школами — и все это напоминало Австро–венгерскую империю незадолго до Первой мировой войны. Можно сказать, что Чикаго был нашей Веной, Индианаполис — нашей Прагой, Цинциннати — нашим Будапештом, а Кливленд — нашим Бухарестом.
Когда ты с самого детства живешь в таком городе, то подобные культурно–просветительные учреждения воспринимаются так же обыденно, как полицейские участки или пожарные станции. Не удивительно, что в таком окружении молодые ребята мечтали о том, что, когда они вырастут, они обязательно станут художниками или интеллектуалами — если уж не пожарными и полицейскими. Я тоже об этом мечтал.
Эти провинциальные столицы, как их тогда называли в Европе, были восхитительно самодостаточны в отношении изящных искусств. Иногда к нам на ужин приходил дирижер Индианаполисского симфонического оркестра. У нас часто бывали и местные знаменитости: писатели, художники и архитекторы — сослуживцы отца.
Играть на кларнете меня учил первый кларнетист нашего симфонического оркестра. Помню, на одном из концертов, когда оркестр исполнял торжественную увертюру Чайковского «1812 год», полицейский за сценой стрелял холостыми патронами в пустой мусорный бак — изображал пушечную канонаду. Я знал этого полицейского. Он иногда регулировал движение у пешеходного перехода напротив школы № 43, моей родной школы, школы имени Джеймса Уиткома Райли.
