– Славонька, я так вас рада видеть, как дай вам Бог любимым быть другой!
* * *
Засуху в наших краях объясняет очень доступно:
– Мы живем у черта на куличках, и этот дождь нас просто не нашел.
* * *
– Славонька, вы же меня любите, признайтесь!
– Что вы, Лиля, у меня и в мыслях!
– А в мыслишках?
* * *
– Мои глаза, влюбленные в вас по уши…
* * *
– Как же я люблю общаться с вами! Вы один из тех, кто не понимает меня меньше остальных…
* * *
Рассеянна феноменально. Каково?!
– Славонька, вы, может, не поверите: шла я по мосту – и заблудилась!
* * *
– Славонька, я знала одну даму. Красоты была неописуемой! При ее виде художники подавали в отставку.
* * *
– Открою вам секрет, но между нами. Тридцать лет назад у вас в семье родилась двойня.
– Как?! Родился я один, ну что вы, Лиля?!
– Нет, вначале появилась ваша хитрость!
* * *
– Лиля, – печально обратился к ней раввин, – сегодня вы на трапезе опять метнули тарелку с горячим супом во вдову Рубинчика, а, Лиля?
– Ребе, это клевета! – она потупилась. – Суп уже практически остыл…
* * *
Однажды Лиля написала мне послание. Любовное? А как же! Но когда ответил я отказом, оскорбленная, она мне изрекла:
– Я понимаю, Славонька, что я, конечно же, уродка, но ведь и вы, Славонька, не лыком шиты!
Я отпал.
* * *
– Славонька, вы бы не хотели прийти ко мне в гости? У меня будут такие люди!
– И какие?
– Вы!
* * *
Я был в гостях у Лили, в первый раз. Вдруг в комнату вломилась летучая мышь. Я тут же упал в обморок. Лиля разрывалась между нами! Но предпочтенье все же отдала летучей мыши. Меня же Лиля выгнала потом…
Это кто здесь так смеялся?
Полезная информация для тех, кто меня не хочет видеть. Пишите! Петербург, Лесгафта, дом 12, квартира – то же самое, 12. За надежность адреса ручаюсь: там меня уже не будет никогда!
А как же хорошо всё начиналось!..
Я явился на работу весь в приподнятом. Сегодня. Здесь, в Донецке, где живу. И сразу поделился своим сыном:
– Вот, сегодня сыну моему…
– У тебя есть сын?! – они отпали, по привычке выпучив глаза. – А мы не знали!
Я не то чтоб оскорбился – растерялся:
– Сын, а как же!…исполняется семнадцать. Да нет, не здесь, а в Питере, ага. И, представьте, учится в спецшколе!
А одна, такая незатейливая, высказалась:
– Что, такой же идиот, как папа? – в смысле, я. Она подумала, спецшкола, всё такое.
– Нет, ну что вы! – улыбнулся я. – Он – с математическим уклоном!
– Ой, а с чего всё начиналось, расскажи!
Уговаривать себя я не привык…
Год вроде 90-й, где-то так. Я иду еще по Ленинграду. Все, кто идет, куда-то да приходит. Так и я. Вижу – кинотеатр «Баррикада». На перекрестке Невского и Герцена, хотя я в Герцене, возможно, ошибаюсь. И афиша страшно завлекательная: там у них внутри кинокомедия. То ли «Питкин – там – в тылу врага», то ли… Нет, не помню, то ли что. То ли «…в больнице». А какая разница? Потому что Питкин – он везде!
Афиша – мол, не проходите мимо, она буквально всасывает внутрь. А вошел – билетов в кассе нет: аншлагом зал уже укомплектован.
Купил я с рук, с руками оторвал: третий ряд, у Питкина под носом…
Там, где я живу, я очень скован. Чтобы свои чувства во весь голос? Здесь, в Донецке? Боже сохрани! Если и смеюсь, то в кулачок… Так стыдливо, даже виновато. А то бывало… Стоит засмеяться – тут же рядом, по закону подлости, нарисуется знакомый: «Слава, это ты?! Ну ты и смеялся, ничего себе!» Тот сказал тому – и все узнают. Потом доказывай, что ты не этот самый…
Ну а где меня не знают никогда, там я уже, естественно, естественный. И ни в чем себя не ограничиваю. А я ж спонтанный, я же импульсивный! Если плачу я… Моим врагам! Я плачу в три ручья, и это минимум. А уж если я смеюсь, то это всё!..
Когда крутили «Питкина», на Невском, вся «Баррикада» просто содрогалась. Но заглушить меня… Не доросли!
Я смеялся, будто проходил массаж щекоткой, до судорог, до всхлипов, третий ряд, шестнадцатое место. Питкин был так близко, на экране, что казалось, еще чуть-чуть – мы поменяемся местами…
Я вскрикивал, икал, валился набок, размазывая слезы… Питкин, боже, Питкин, уморил! Сучил ногами… А у меня же смех такой особенный, у меня особенное всё. Я дважды сполз под собственное кресло. Ухнул филином. Трижды хрюкнул, очень органично. В общем, я смеялся до безумия. Ну и громче всех, не без того. Потому что кто меня… Никто ж не знает…
Всё закончилось на титрах. Дали свет. Остывшие улыбки, всё такое. Людской поток уже дрейфует к выходу. Выхода здесь два. А я же третий ряд, посередине. Кто тянется направо, кто налево. «Баррикада» начала пустеть. Я думаю: куда же мне идти?
И тут я замечаю левым глазом: навстречу тем, кто покидает третий ряд… Скажу, что прет, и вряд ли ошибусь. Напролом! Ее уже с дороги не свернуть! Особа молодая, энергичная, и настырная такая, не дай бог! Отжимая ноги всем подряд и не давая выйти на свободу…
Дама продирается отчаянно. Я подумал сразу: кошелек! Дама с прошлого сеанса, третий ряд. Она смеялась, очевидно, так, что ненароком раструсила кошелек. Потом хватилась, чтоб его поднять. И теперь у каждого выспрашивает: мол, вы не встречали кошелек? Такая бледная, что малость не в себе…
А люди ей плечами пожимают, мол, кошелек – не кошелек, а мы не видели, не знаем мы такого ничего. А вы пройдите дальше по инстанции. Ну, она и прет, мешая выходу.
Так она протиснулась ко мне. Ни слова, ни полслова, вся запыхалась. И вдруг… Нервно теребя себя за шарфик:
– Слушайте-послушайте, товарищ! – кажется, что, глядя сквозь меня. А как же на меня смотреть, с таким лицом?! – Это кто здесь так смеялся? Третий ряд…
А это ж я!
Я затравленно уставился на даму. Вот тебе и кошелек, пресвятая дева Магдалина! Вот мы и приплыли. Кто смеялся. А она тревожно и взволнованно:
– Это кто?
А в зале кроме нас… Уже пустой. На всякий случай, я дипломатично:
– А здесь не мелодрама, а комедия, потому что мистер Питкин, он в больнице! Здесь смеялись все посильно, кто как мог…
Она с досадой:
– Все-то все, но этот, этот как!
