Зачитаешься!
А по горизонту – канонада. С востока и с севера. Но у Шумавцова сердце ныло.
Тоня и Шура Хотеевы, Оля Мартынова, Мария Михайловна Саутина-Лясоцкая стали красивыми, как невесты.
У Апатьевых, Толи и Витьки, глаза сумасшедшие. Саша Лясоцкий на работу ходит с прискокочкой. Будто весна на дворе. А ведь – январь, морозы жарят те еще!
Страшно за ребят! Конечно, все очень здорово, только ведь Двоенко, как бешеная собака, набрасывается на людей.
Казанского собора прихожане, женщины и девушки, ходили к Бенкендорфу, подали на Двоенко жалобу: насильник, мучитель, убивец невинных. В переводчиках был Митька Иванов. Уж чего напереводил – неведомо, но Бенкендорф по-русски хорошо умеет, это в Людинове известно.
Рождество пришло. Рождественскую службу отец Викторин совершил днем. Ночью нельзя: комендантский час.
Мартыновы были в храме всем семейством: Анастасия Петровна, Маша, Лена, Аня, Нина, Люся, Лидочка. Одна Ольга домоседничала. Листовки переписывала. Жили опять в закутке, но солдаты после боев даже днем отсыпались.
Анастасия Петровна вернулась со службы радостная:
– Оленька! Жалко, что ты не была с нами. Батюшка сказал нынче самую лучшую проповедь. Поздравил с праздником, вздохнул хорошо, так вздохнул и говорит: «Совсем чуточку осталось подождать».
Порадовалась матушка на своих девочек:
– Господи! Живы, здоровы. Бог милостив.
И верно! В четыре утра загрохотали сапоги. Анастасия Петровна лежала на печи, затаившись. Девочки спали. Раздались команды, загудели моторы – и всё. Тишина разразилась такая, будто война дверь за собой захлопнула.
– Ольга! – позвала Анастасия Петровна.
– Сейчас встану, погляжу, – пообещала старшая дочь. – Ты слышишь? Ночью земля дрожала. Танки шли. На фронт погнали. Ой! Плитка шоколада на столе.
– Хельмут оставил. Он и дрова рубил, и воду носил.
– Лучше бы у себя дома сидел, если такой хороший.
– Он бы сидел… – вздохнула Анастасия Петровна. – Ты, как хочешь, а я помолюсь.
Спела «Рождество Твое, Христе Боже наш», «Дева днесь Пресущественнаго раждает». Лампаду зажгла.
Прошли с Ольгой по дому. Только дух солдатский, тяжелый, остался от немцев. Ничего не брошено, ничего не взято.
– Аккуратный народ! – сказала Анастасия Петровна.
– Брать у нас нечего, мама! – Ольга принесла шубу, постелила на кровать. – Посплю на просторе.
Анастасия Петровна затопила печь, намыла картошек и – на противень:
– Испечь ради праздника. – Порадоваться успела. – Так бы и жить всегда!
И – ба-бах! Дверь – наотмашь.
В дверном проеме Двоенко:
– Где твоя партизанка, баба?!
Прошел через дом, заглянул в спальню.
– Почиваешь?
Ольга опустила ноги с кровати.
– Одевайся! – показал тетрадный листок. – Узнаёшь? Не отрекайся от своего геройства. Я твой почерк знаю. Три года в моих ученицах была.
Анастасия Петровна, окруженная малыми девочками, спросила из своего закутка:
– Александр Петрович, куда вы Олю забираете?
– На тот свет. Сама небось девок не воспитывала, советской власти доверилась. А советская власть из твоей красавицы бандитку воспитала. Так что прощайся!
– Александр Петрович! Пожалей! Молодая. У нее и жизни-то еще не было.
– Молись! Может, чего и вымолишь! – схватил Ольгу за косы, потащил.
На Ольге сорочка. Перед Рождеством на снегу выбеливала. Успела босые ноги в валенки сунуть.
– Пальто! Платок! – Анастасия Петровна кинулась к вешалке, всё в охапку, выскочила на улицу, а грузовик взревел мотором и помчался рывком с места.
Оделась, собрала вещи Олины, побежала в полицейское управление. Ничего не приняли.
Один из полицейских, совсем молоденький, помог Анастасии Петровне с крыльца сойти: в глазах темно было. Проводил через центр. Расставаясь, сказал:
– Немедленно сообщите партизанам!
Каким партизанам? Где их взять? Анастасия Петровна знала: Ольга с Ящерицыным в Заболотье встречалась, с комсомольским начальником. Но до Заболотья далеко, а Ящерицын в лесах прячется.
Куда идти? Кому кинуться в ноги?
Собралась Анастасия Петровна – к батюшке. Больше некуда.
И тут в дверь постучались. Женщина. Как зовут – не вспомнила, но людиновская.
– Я в Вербежичи к своим ходила. На Вербицкой станции Ольга твоя лежит. Убитая.
Не закричала Анастасия Петровна, слез не пролила. Сказала Маше:
– Отведи девок к соседям. Не дай Бог, нагрянут.
Сама – к людям на соседней улице. У них лошадь. Мужчина не испугался. Запряг коняшку в сани, сена побольше положили, Анастасия Петровна две простыни взяла. До Вербицкой не больно далеко…
Оля в отбеленной на рождественском морозе сорочке, босая, с непокрытой головой, лежала на снегу, на пустыре. Одиноко, но будто посреди белого света.
Белизна сорочки в черных пятнах крови, но где осталось белое, до того бело – глаза обжигает. Лицо безмятежное, волосы с позолотой. Русское золото, соломенное, хлебное.
– Деточка-а-а-а!
Подняли, положили в сани на простыню, другой простыней накрыли, сверху притрусили сеном.
Ехали по улице Ленина, бывшей Старовербицкой. Вдруг навстречу полицаи на лошадях:
– Что везете?
Не поленились, с лошадей сошли.
– Партизанку? Хотите жить, езжайте туда, где подобрали. Положите на то же самое место. Проверим.
Покорились.
Положили, на простыне, простыней прикрыли. Анастасия Петровна поцеловала свою девочку.
– Оля! Господь все видит!
На другой день, 9 января подразделения 323-й, 330-й стрелковых дивизий, партизаны «Мити» и отряда Золотухина выбили немцев из Людинова.
Советская жизнь
В сизых клубах вонючего дыма солярки огромные тягачи крушили, давили надгробные кресты и плиты на могилах немецких офицеров.
Партизаны и сами горожане ловили полицаев. Человек сорок загнали в камеру № 1, самую просторную камеру № 2 набивали немецкими пособниками.
Военкомат работал допоздна: мужское население становилось на военный учет.
Митька Иванов явился записаться в Красную армию 10 января. Записали. А 12-го в дом на улице Плеханова явились партизаны. Арестовали Дмитрия, с ним Ивана. Забрали все ценное, что было в доме.
– Куда Ваню берете? Парню нет четырнадцати! – закричала на мужиков с автоматами Наталья Васильевна.
