Поскольку наша казарма располагалась непосредственно под двумя пушками, установленными на плоской крыше здания, то к ним можно было выскакивать очень быстро, проходя через промежуточный чердак, подстеленный слоем сухого, мелкого и черного грунта.
Во всех помещениях казармы было очень тепло, так как они имели паровое отопление. Слева от двери у выхода из казармы находилась длинная полка для шапок и рукавиц и вешалка для шинелей с ватными телогрейками и курток, которые всем надлежало держать в идеальном порядке, за чем очень строго следил краснолицый и на вид пышущий здоровьем командир второго орудия старшина Николай Иванов. Он был родом из-под Воронежа, уже побывал летом на фронте, получил там ранение, излечился в госпитале и прибыл к нам недавно.
Справа располагались полка для складывания стальных касок, а также другая вешалка для сумок с противогазами. Здесь же стояла пирамида для нескольких винтовок и карабинов, с которыми бойцы носили караульную службу и бывали на посту у пушек на крыше.
Для нашего взвода были установлены телефонные кодовое название и отзыв «Соловей». Поэтому, когда в соседней комнате звонил телефон, сидевший при нем дежурный брал его трубку и громко и четко отвечал: «Соловей слушает!» После этого он бегом влетал из своей комнаты в казарму и передавал туда то, что ему было сообщено. В частности, он делал очень громко и многократно объявления тревоги и «положения номер 1» в случае налета вражеской авиации на город. При этом даже ночью со сна мы все должны были не более чем за пять минут одеться, обуться, пулей выскочить на крышу здания и там немедленно занять свои места на пушке и быть готовыми открыть из нее огонь по самолетам. Эти действия мы отрабатывали в разные времена суток регулярными тренировками, которые проводил помкомвзвода Иванов. Много раз побывал дежурным у телефона и я.
В казарме соблюдались отличные порядок и чистота. Все кровати были тщательно заправлены. После краткой процедуры вечерней поверки дневальный, которым, естественно, бывал и я, мыл тряпкой пол.
Служба на новом месте оказалась значительно лучше по своим условиям, нежели раньше на территории стадиона «Торпедо» и на пустыре завода с проживанием в палатках. Здесь мы, наконец, хорошо отогрелись, отмылись, постриглись, а главное – стали сытно питаться в столовой литейного цеха. Утром мы нормально мылись мылом в теплом умывальнике и даже чистили порошком зубы, кому надо – регулярно брились, пользовались нормальным цеховым туалетом, посещали горячий душ для работников цеха. Стали хорошо следить за своим обмундированием и внешним видом. Опять начали пришивать белый подворотничок к задней внутренней стороне гимнастерки. Снова ввели в распорядок дня проведение утренней гимнастики, которую совершали на улице – перед цехом. Много раз делали пробежки на лыжах по территории завода и с выходом из нее.
Интересно стали проходить у нас и военные занятия – как регулярные практические на пушках, так и теоретические, с изучением разных уставов, и политические – в казарме. На пушках занятия проводил лейтенант Шкеть, но чаще всего это делал его помощник – старшина Иванов. Политическая учеба шла плохо, пока не прислали в батарею комиссара. Им оказался молодой политрук Воробьев, который, как и старшие лейтенанты, носил три кубика на петлицах воротника. Он лишь недавно окончил Горьковский педагогический институт, был милейшим, добрейшим, очень интеллигентным, начитанным и эрудированным человеком. Проводимая им с нами учеба ограничивалась в основном чтением газет и журналов и прослушиванием сводок о положении на фронтах и в тылу.
Поскольку в батарее Воробьев должен был курировать оба огневых взвода и взвод управления, ему для нашего взвода пришлось найти себе помощника, в качестве которого, как мне ни показалось обидным, он выбрал не меня – бывшего старшекурсника вуза, – а Алешу Мишина – бывшего студента вечернего техникума. Так получилось потому, что Леша, будучи человеком очень спокойным по натуре, обходительным, вежливым и услужливым начальству, а также способным хорошо вести разговоры с любым собеседником, более, чем я, приглянулся комиссару. Вдобавок накануне Леша очень эффектно рассказал комиссару, лейтенанту Шкетю, командирам орудий и другим лицам о том, как он и его друзья работали на известной всему миру московской кондитерской фабрике «Красный Октябрь» и при этом поедали досыта разную сладкую пищу. Красочно описал Леша и технологию изготовления всей сладкой продукции на фабрике. И конечно, все рассказанное им очень понравилось слушателям, включая комиссара, не избалованным в то время шоколадами и разными дорогими конфетами. И все это было так интересно! (А кому же могли тогда понравиться мои рассказы о сталеплавильном и прокатном производствах?)
По тем же причинам молодые бойцы – комсомольцы батареи, которых насчитывалось не более десятка, выбрали Мишина комсоргом. Так и стал у нас Леша фактически первым помощником комиссара. Мало того, ему вскоре присвоили звание ефрейтора, и поэтому он на обеих петлицах воротника своей гимнастерки нашил сам белыми нитками по одному треугольнику, не зная, что это отличие для младшего сержанта. И я, признаюсь, остался за это на комиссара в обиде, хотя некоторое время спустя он привлек к своей работе и меня, но по-другому, заставляя регулярно (а иногда даже ежедневно) выпускать для всей батареи так называемые боевые листки – небольшие стенные газеты.
Еще на территории стадиона «Торпедо» вопросами снабжения батареи в основном продовольствием и предметами быта, а также боеприпасами занимался средних лет старшина Ермаков, который на новом месте поселился в землянке-казарме вместе со вторым огневым взводом и взводом управления. Как и на старом месте, он почти неразлучно находился рядом с молоденьким на вид, имевшим очень красивое лицо и малый рост, как у мальчика лет двенадцати – четырнадцати, бойцом, которого все называли просто Леней. К сожалению, я не помню его фамилию. Возможно, Леня в самом деле был мальчиком типа сына полка, так как был очень наивен, добр ко всем, беззаботен, и образ мыслей у него был совсем детским. Я никогда не видел Леню занимающимся военной подготовкой, хотя он был одет, как и все, в военную форму. Леня умел хорошо отдавать честь начальству, приложив правую руку к головному убору, шагал четко, по-военному, иногда крутился возле пушек, когда мы на них занимались, вертел ствол зенитного орудия или пулемета, не спрашивая ни у кого разрешения. При этом он всегда мило улыбался, и все его любили и прощали ему всякие невинные выходки. Говорили, что Леня не имеет родителей и жил раньше в детском доме. Старшина опекал его, взяв с собой даже на военную службу, а потом и на фронт. Конечно, Леня тоже жил в землянке со своим опекуном. (К несчастью, на фронте Леня быстро погиб, о чем скажу особо.) В той же землянке находились нары, на которых ночевали мой земляк – старший сержант Василий Алексеев и ефрейтор Метелкин.
В нашем первом огневом взводе я выполнял обязанности орудийного номера на первом орудии. Командиром его был высокий пожилой сержант Федор Васильевич Игумнов – бывший сельский учитель из Горьковской области. Узнав из беседы со мной, что я сын таких же, как он сам, сельских учителей, Игумнов подружился со мной и очень хорошо ко мне относился. Мы с ним часто разговаривали, не таясь, на все житейские темы и много – о политике, перспективах идущей войны. Он сомневался, что война будет нами выиграна, и я не мог ему убедительно что-либо возразить на это.
