Всего проходили проверку боевые расчеты 16 орудий, то есть четырех батарей, составлявших один дивизион.
Наш взвод под командованием лейтенанта Шкетя первым подвергся проверке, причем самым первым проэкзаменовали боевой расчет моей пушки, у которой первым наводчиком был Виктор Левин, а вторым – я. Нашу стрельбу, осуществленную до конца тремя выстрелами, то есть тремя снарядами до поражения цели, оценили на отлично. Однако расчет второй пушки отстрелялся идеально – «уничтожил» цель точно сразу первым же снарядом. В заслугу это совершенно справедливо отнесли исключительно первому наводчику орудия Николаю Сизову. Поскольку макет танка при своем движении имел отклонения практически только по горизонтали, то наводкой пушки на цель по существу должен заниматься только первый орудийный номер.
Поэтому после того, как несколько хуже нас, но все же хорошо отстрелялись два боевых расчета второго взвода нашей батареи, командиры других батарей с молчаливого согласия его командира обратились к старшему лейтенанту Чернявскому и лейтенанту Шкетю дать им «взаймы» Колю Сизова, чтобы использовать его временно первым наводчиком в своих орудийных расчетах во время стрельб. Те, естественно, загордились, запросили у них у каждого в шутку или всерьез по пол-литра, но отдали Колю, который провел в основном на отлично множество других чужих стрельб. При этом первых номеров своих орудийных расчетов оставили в стороне и вовсе не проверили, что, разумеется, было никак не допустимо.
Все происшедшее у меня и у подавляющего большинства моих товарищей оставило очень скверное впечатление – даже в таком жизненно важном в то тяжелое время для Родины деле, как война, наше командование не смогло обойтись без очковтирательства. Другим нехорошим последствием этого получилось то, что Сизова вообще оставили надолго в полку в качестве «штатного» первого номера орудия при проведении проверочных стрельб, и был ли он потом на фронте и какова его судьба, мне неизвестно.
14 февраля 1942 года всех рядовых военнослужащих, и в их числе меня, объявили «отличниками боевой и политической подготовки» и повели отдельными группами по очереди в город. Там в ателье сфотографировали на карточки размером 6 на 9 сантиметров. Через неделю один экземпляр этих карточек вручили на память самому сфотографированному, а другие две – вывесили на двух полковых Досках почета – на территории стадиона «Торпедо» и в помещении столовой литейного цеха завода, где питалась отдельно от рабочих и служащих и вся наша батарея. При этом под каждой карточкой – портретом были написаны фамилия, имя и отчество изображенного и его воинское звание (у меня оно было красноармеец). Я, конечно, тогда был рад, что тоже был отмечен на Доске почета.
В последних числах февраля 1942 года нашего взводного командира лейтенанта Шкетя перевели в маршевую батарею ее командиром. Вместо него прислали нового командира, только что окончившего ускоренным курсом артиллерийское училище и тоже молодого, но рослого, солидного, серьезного и типично русского лейтенанта Александра Кирпичева. Он лишь в июле 1941 года окончил горьковский строительный вуз. Это был очень спокойный и уравновешенный парень на пару лет старше меня, сильно окавший при разговоре. С ним у меня с первых же дней сложились очень хорошие и доверительные отношения, поскольку он сразу узнал, что я был студентом старшего курса института и есть между нами много общего в понимании всего происходящего в данный момент в стране.
4 марта 1942 года утром, во время завтрака нам внезапно объявили, что почти вся наша батарея переводится в маршевую и завтра покинет территорию завода, чтобы отправиться на фронт. В связи с этим нам разрешили частично быть свободными от дежурств и подготовиться к отъезду. Я немедленно прибежал к табельной своего цеха, чтобы увидеть в ней Марусю, но ее там не было – сказали, что будет работать в ночной смене. Так как был велик риск, что она может совсем не появиться на рабочем месте, я для нее написал в казарме очень большое и нежное письмо с сообщением о нашем неожиданном завтрашнем отъезде на фронт. В письме были мои добрые пожелания девушке, а также выражения глубокой благодарности за все то приятное, что она сделала для меня за прошедшие два месяца.
Ночью я спустился в цех к табельной и, к счастью, увидел в ней вышедшую на работу Марусю. Она написала и вручила мне адрес своего общежития и попросила писать ей почаще. Затем мы слегка дотронулись друг друга губами, и так с Марусей, у которой в этот миг потекли из глаз крупные слезы, я расстался, и, как оказалось, навсегда…
…В конце января 1948 года, приехав из Москвы в Горький на зимние студенческие каникулы и проживая при этом у своей молодой супруги Елены Ивановой, я попробовал разыскать Марусю или узнать ее судьбу. Поехал на то место, где в начале 1942 года служил на заводе номер 196, и подошел к общежитию Маруси. Здесь поговорил с женщинами, но никто из них не знал про нее. Лишь одна из них – пожилая женщина едва припомнила девушку, похожую на ту, которую я примерно описал, и предположила, что она летом 1942 года могла уйти служить в армию, уйти на фронт и не вернуться с войны…
…Утром 5 марта, после завтрака мы по команде командиров забрали личные вещи из казармы и, оставив в ней зимние куртки, ватные телогрейки, стальные каски, сумки с противогазом, оружие и другие казенные предметы, пришли на ту площадку, где находилась построенная раньше нами же землянка – казарма для второго взвода и взвода управления. Здесь нас выстроили в четыре ряда, и в присутствии командира дивизиона и другого начальства командир батареи старший лейтенант Чернявский объявил, что мы теперь представляем собой маршевую батарею, которая сейчас покинет территорию завода, чтобы отправиться на фронт.
Одновременно он представил нам сменившего его нового командира – тоже старшего лейтенанта Сахарова – молодого человека лет тридцати, который имел огненно-рыжие волосы на голове и великое множество веснушек на крайне неприятном, одутловатом лице. Ростом он был чуть выше меня, его нос был курносый, глаза узковаты, а шинель на далеко не стройной фигуре сидела нескладно.
В батарею включили несколько других военнослужащих, которыми заменили оставляемых на месте старых, в число которых попали сам теперь уже для нас бывший ее командир старший лейтенант Чернявский, оба командира орудия в нашем взводе – старшина Иванов и сержант Игумнов, а также отличившийся недавно на стрельбах под Гороховцом первый номер второго боевого расчета Николай Сизов. Оставили и второго номера того же расчета – моего бывшего коллегу по Московскому институту стали Аркашу Писарева, с которым мне очень и очень было жаль расставаться, так как чувствовал, что больше его не увижу. Действительно, он вскоре погиб, попав на фронт в составе другой маршевой батареи, которой командовал упоминавшийся лейтенант Шкеть. Эту батарею вместе с пушкой разнесло бомбой, точно сброшенной немецким самолетом. Я до сих пор не могу забыть этого молоденького и очень милого парня небольшого роста, говорившего тихим и иногда даже писклявым голосом, похожим на девичий.
Из прежнего начальства с нами отправлялись: комиссар батареи старший политрук Воробьев, командир моего – первого огневого взвода лейтенант Кирпичев, командир второго взвода младший лейтенант Алексеенко, а также числившийся в его же взводе вторым прицельным секретарь парткома сержант Агеев.
