Конечно, в первое время мне было очень трудно переводить с немецкого на русский и наоборот, поскольку слов и терминов, относящихся к работе портных, я не знал. Приходилось набираться знаний на ходу, записывая во время разговоров новые слова и обороты.
Примерно через два месяца мне стало значительно легче. Этому способствовало еще то, что старший ефрейтор Ганс-Юрген, помощник шефа, ежедневно давал мне читать местную и центральную газеты на немецком языке. Он часто ругался, но незлобно. Однажды он спросил у меня, как будет по-русски «Schwarzer Teufel». А когда я ответил: «Черный черт», то ему это выражение так понравилось, что он стал повторять его через каждые 5—10 минут.
В первый же день после ужина ко мне обратился сосед, занимавший нижний ярус нар и на которого я обратил внимание в мастерской, где он занимался штопкой. Он был моего возраста, но черноволос и черноглаз. Я хотел было спросить его на чувашском языке, не являемся ли мы с ним земляками. А он сам задал мне вопрос, но не на моем – чувашском языке, как я предполагал, а на татаро-башкирском: «Ты не башкир?» И хотя я признался, что я чуваш, это его вполне устроило: «Я башкир, но мы все равно с тобой одной крови, и давай будем держаться вместе». Затем мы перешли на русский язык. Соседа звали Маратом, и родом он был из Башкирии, из-под города Белебей, вокруг которого находилось много чувашских сел и деревень. Перед войной он успел окончить педагогический институт в Уфе.
Марат заметил, что я сильно истощен, и вытащил из своего вещевого мешка большую картофелину и ломоть хлеба. Он заставил меня съесть их. Пока я ел, сосед сходил за своим другом. Им оказался высокий, красивый и интеллигентный москвич, одетый в серый немецкий военный джемпер с белой рубашкой под ним. Вероятно, в армии он был крупным командиром или даже комиссаром. Он держал в руках кружку еще не остывшего немецкого эрзац-кофе и покрытый тонким слоем маргарина кусок черного хлеба, который сразу протянул мне, порекомендовав съесть его перед сном. Оказалось, он работал поваром в лагерном пищеблоке и обитал со своей командой в нашем же бараке. Когда я принял от него «деликатесы», он сказал, что считает своим долгом подкормить меня в течение нескольких суток.
Друг Марата показал мне, где он живет. Оказалось, что там обитатели трехъярусных нар – все повара – имеют на ложах постели, состоявшие из темно-зеленой матерчатой подстилки или тонкого тюфяка из ткани типа брезента, а также маленькой подушки и тонкого серого одеяла. Кроме того, по бараку и на работе они ходили не в долбленых колодках, а в более удобных при ходьбе пантофелях.
Теперь мне предстояло забраться на свое ложе. Но не тут-то было: из-за недостатка сил я не смог самостоятельно подняться на свой второй ярус. Пришлось позвать на помощь соседей. Хотелось покурить, но было нечего, а из соседей один не курил, а другой не имел курева.
Наутро, поскольку переводческой работы для меня не оказалось, я обратился к Воробью с вопросом, где взять носки для штопки. Но Воробей ответил: «На кой черт тебе это надо? Это же не твое дело! Походи посмотри, как другие работают, почитай что-нибудь. Если нужно, к тебе подойдут и скажут, что делать». Но я все же пошел в кладовую и получил от кладовщика пару изношенных носков и подходящие для штопки нитки, затем приступил к работе, пользуясь консультациями портных.
Вскоре появился главный шеф мастерской, который остановился около меня и добродушно посмеялся над моей работой. Он не похвалил меня, но и не запретил мне заниматься штопкой, хотя подтвердил, что я могу читать или писать, а когда понадоблюсь, ко мне обратятся. В помещении было светло и тепло, и на время я забыл о голоде и о том, что нахожусь в плену. Спустя некоторое время потребовалось, чтобы я помог объяснить портным задание. Мне относительно легко давались переводы с немецкого языка на русский, так как в этом случае легко помогали жесты: портные часто понимали немцев и без перевода. Иногда, конечно, мне приходилось просить немца говорить помедленнее или повторить сказанное.
5 ноября ознаменовалось тем, что в этот день я впервые имел разговор с настоящей немкой. Получилось так, что старший переводчик Воробей по какой-то причине отсутствовал, а как раз в это время в сопровождении главного шефа в мастерскую пришли очень солидный немецкий офицер и молодая немка. Все трое сразу направились к столу перчаточника Давыдова. Поскольку Воробья на месте не было, пришлось Гансу привести меня. В первые минуты, потрясенный присутствием прекрасной, как мне показалось, немки, от которой так хорошо пахло, я совершенно растерялся. Но шеф сразу шуткой снял напряжение и ободрил меня.
Я понял, что офицер намерен заказать для своей дамы очень хорошие кожаные перчатки, но материала у заказчика нет, и поэтому он хочет приобрести его в мастерской. Шеф, недолго поломавшись и предупредив, что цена будет высокой, решил удовлетворить просьбу офицера. Ганс принес нужный материал со склада. И качество этого материала, и его стоимость офицера вполне устроили. Давыдов рулеткой измерил пальчики и другие части маленьких рук заказчицы. Затем шеф договорился с офицером о сроке изготовления перчаток, и сделка состоялась. Кончилась она для Давыдова и меня тем, что офицер вручил каждому из нас по пачке с шестью сигаретами. Кстати сказать, немецкие сигареты изготовлялись и поставлялись в основном с болгарским табаком. Их, как и продовольственные товары, продавали населению по карточкам. Кажется, не военным мужчинам полагалось в сутки 3 сигареты; фронтовикам давали по 6 сигарет, то есть 1 пачку, а тыловикам – 4. Кроме сигарет многие немцы пользовались также трубкой с табаком, а кое-кто курил сигары. Я видел, как некоторые, главным образом пожилые мужчины, курили одну сигару в течение дня: держать во рту сигару считалось очень престижным. Они не расставались с сигарой, даже когда ехали на велосипеде. У таких курильщиков вызывало сожаление, что из-за войны не стало возможности приобретать знаменитые кубинские сигары. Конечно, в Германии имелась и комиссионная торговля табаком и табачными изделиями, а также существовал черный рынок.
…Тот день еще запомнился мне тем, что от Ганса я получил местную газету небольшого формата, на последней полосе которой были напечатаны в черных рамках с маленьким крестиком извещения о гибели солдат на фронте, в основном германо-советском. В дальнейшем подобные извещения я видел очень много во всех других газетах и в самых разных местах страны.
На первой полосе упомянутой газеты были приведены краткие сообщения о положении на всех фронтах войны, и особенно на Восточном. Сообщалось, что немецкие части почти полностью овладели Сталинградом и вышли на берег Волги. Более подробные и свежие сообщения я увидел чуть позже в ежедневной общегерманской газете большого формата Völkischer Beobachter («Народный наблюдатель»), являвшейся главным органом Национал-социалистической немецкой рабочей партии, то есть нацистской или фашистской партии, как ее называли в СССР. Девизом газеты были слова «Свобода и хлеб», помещенные на первой полосе, а эмблемой – свастика в когтях орла с клювом, повернутым вправо, то есть на восток.
На первой полосе была напечатана подробная оперативная сводка, начинавшаяся, как обычно, словами «Верховное командование вооруженных сил извещает» и содержавшая упоминание о том, что «большевики понесли чрезвычайно высокие кровавые потери». Центральная газета утверждала, что Сталинград теперь немецкий город и что скоро Германия одержит в войне полную победу.
