Продолжил Левин предупреждением, что Ирак отнюдь не единственный вызов, стоящий передо мной. Он отметил нарастание активности талибов в Афганистане, непредсказуемую ядерную программу Северной Кореи, очевидное стремление Ирана обзавестись собственной атомной бомбой; остановился на финансовых потребностях армии и корпуса морской пехоты, а это десятки миллиардов долларов на ремонт и замену оборудования; перечислил еще ряд проблем: неуклонное снижение боеготовности наших сухопутных войск, дислоцированных в США; финансирование военных программ, которые нам более не по карману; сложности с призывом и сверхсрочной службой; постоянные бытовые неурядицы в семьях военнослужащих из-за регулярных передислокаций; упомянул и пресловутый отдел министерства, «чья деятельность запятнана дурным обращением с узниками в «Абу-Грейб», Гуантанамо и других тюрьмах».
В завершение человек, с которым как с председателем профильного сенатского комитета мне предстояло сотрудничать, заявил, что эффективность министерства обороны рухнула из-за гражданского руководства – это руководство «слишком часто игнорировало точки зрения, отличные от его собственной, будь то позиция высших военачальников, разведывательных структур, Государственного департамента, союзников Америки или членов конгресса от обеих политических партий. Новому министру обороны понадобится изрядно потрудиться, чтобы исцелить раны, нанесенные его предшественником, и справиться с проблемами, которые стоят перед министерством и перед страной в целом».
Помню, я сидел за столом для приглашенных, слушал эту литанию горестей и бед и думал: «Какого черта я тут делаю? И как меня угораздило попасть в око десятибалльного тайфуна?» В первый раз мне довелось сидеть за тем столом и думать одно, а говорить совсем другое, – в первый, но далеко не в последний.
После добрых и лестных слов в мой адрес от Доула и Борена настала моя очередь. Я сознательно начал с замечания, которое, с одной стороны, позволяло слегка скрасить общее уныние, а с другой – показывало, что я, конечно, со стороны, но внимательно слежу за происходящим в мире. Сенатор Уорнер был убежденным сторонником традиции, по которой членам семьи кандидата дозволяется присутствовать на слушаниях. Бекки сопровождала меня только на самые первые слушания, двадцать лет назад; да и сам я не считал посещение заседаний конгресса семейным развлечением. В общем, я сообщил Уорнеру как председателю, что у моей жены был выбор – поехать со мной или отправиться в Сиэтл, где женская баскетбольная команда Техаса играла с Вашингтонским университетом. Естественно, Бекки выбрала Сиэтл, и это правильный выбор.
Затем я перешел к серьезным темам:
«Я не питаю иллюзий относительно того, почему нахожусь сегодня здесь. Конечно, это война в Ираке. Решение проблем, с которыми мы сталкиваемся в Ираке, должно и станет моим наивысшим приоритетом, если меня утвердят в должности… Я безусловно готов рассматривать самые разные идеи и предложения. Если меня утвердят, я собираюсь как можно скорее проконсультироваться с нашими штабистами и действующими военачальниками, а также с представителями исполнительной власти и конгресса… Но подчеркиваю, что прежде всего буду принимать во внимание мнение тех, кто возглавляет наших мужчин и женщин в военной форме».
Далее я предупредил сенаторов:
«Повторюсь, я открыт для предложений, касающихся нашей будущей стратегии и тактики в Ираке, однако в одном я категорически убежден: события в Ираке в течение следующего года или двух будут определять ситуацию на Ближнем Востоке целиком и в значительной степени повлияют на всю глобальную геополитику на много лет вперед. Наши действия в ближайшей перспективе сформируют четкий контекст: либо американский и иракский народы и следующий президент Соединенных Штатов увидят медленное, но неуклонное улучшение ситуации в Ираке и в регионе, либо они окажутся в чрезвычайно рискованном и уязвимом положении, чреватом региональной конфронтацией. Мы должны совместными усилиями выработать стратегию, которая избавит Ирак от хаоса и защитит наши долгосрочные интересы и перспективы региона».
Эти три предложения выражали суть моих взглядов на ситуацию в Ираке: я высказал именно то, что думал, и собирался реализовывать свои замыслы в Вашингтоне и в Ираке на протяжении следующих двух лет. Как я часто повторяю, не важно, согласны вы с военной операцией в принципе или нет: «Мы ровно там, где находимся».
Свое выступление я завершил откровенным признанием:
«Я не рвался на эту должность, не искал возможности вернуться во власть. Я здесь потому, что люблю свою страну, и потому, что президент Соединенных Штатов Америки счел необходимым обратиться ко мне в нелегкие для страны времена. Надеюсь, вы разделяете данную точку зрения… Возможно, самое трагичное в той должности, на которую рассматривается моя кандидатура, – это необходимость принимать решения в буквальном смысле между жизнью и смертью. Наша страна находится в состоянии войны, и, если меня утвердят, мне придется возглавить мужчин и женщин, которые сражаются… В присутствии всех собравшихся торжественно клянусь всегда и всюду заботиться в первую очередь о жизни и благополучии наших солдат».
Давая это обязательство, я и не подозревал, какого адского труда потребует его исполнение.
В комментариях средств массовой информации по поводу обсуждения моей кандидатуры на этих слушаниях особо выделялись два момента. В начале слушаний сенатор Левин спросил, верю ли я, что мы в настоящее время побеждаем в Ираке. Я ответил коротко: «Нет, сэр». Мой ответ на страницах газет и на телевидении превозносили как реалистичный и откровенный, радикально противоречащий заявлениям других членов администрации. Пожалуй, можно сказать, что этим ответом я обеспечил себе утверждение в должности. Зато в Белом доме и в министерстве обороны мой ответ вызвал изрядный переполох, поэтому после перерыва на обед я решил слегка уточнить свою позицию и тоже процитировал слова Пита Пэйса: «Мы не побеждаем, но и не проигрываем». Мне вовсе не хотелось, чтобы солдаты в Ираке подумали, будто новый военный министр считает их потерпевшими поражение.
Второй момент – дебаты с сенатором Эдвардом Кеннеди, который рассуждал о потерях среди наших солдат и спросил, можно ли назвать меня человеком, готовым к решительным действиям во имя национальной безопасности. Я ответил:
«Сенатор Кеннеди, двенадцать выпускников Техасского университета погибли в Ираке. С некоторыми из них я совершал пробежки по утрам, я обедал вместе с ними, они делились со мной своими чаяниями и надеждами, я вручал им дипломы – и при мне они уходили служить. А потом я узнавал об их гибели. Знаете, сегодня война уже не где-то там, она стала личным делом каждого. По статистике на вчерашнее утро, в Ираке погибли 2889 американцев. Это немало, конечно, и каждая из этих смертей, кроме того, – персональная трагедия не только самих убитых солдат, но и их семей, близких и друзей».
Еще я прибавил:
«Сенатор, я не для того оставил пост президента Техасского университета, бросил работу, которая, если честно, доставляла истинное удовольствие, не для того согласился на существенные финансовые потери и вернулся в Вашингтон, в том числе ради участия в этих слушаниях, чтобы изображать из себя бессловесного истукана и помалкивать в тряпочку. Я собираюсь говорить то, что думаю, не стесняясь и не щадя чьих-то чувств, всем обитателям Пенсильвания-авеню
[9]
, отстаивая собственные убеждения… Заверяю вас, что не связан никакими личными обязательствами ни перед кем. Я вернулся, чтобы сделать все от меня зависящее для наших мужчин и женщин в военной форме и для нашей страны».
