Напротив, пакт с немцами отрезвлял японцев и в перспективе создавал резерв возможностей улучшения отношений и с Японией — как за счет собственно наших усилий, так и при помощи немцев и… И — итальянцев…
Сталин через Зорге знал, что японцы начнут свое наступление у Халхин-Гола 20 августа, и это было одной из причин того, что посол Шуленбург 19 августа вначале имел с Молотовым «безрезультатную» беседу до 15 часов, а уже через полчаса, только-только успев вернуться в посольство, он был вновь приглашен в Кремль на 16.30.
И вскоре вновь возвратился в посольство, но уже не удрученный, а радостно ошеломленный… Молотов наконец получил сталинское «добро». Для Сталина все окончательно связалось в один узел — готовность Берлина, японская активность, англо-французский саботаж и объективная польза от партнерства России и Германии…
Для германского посла наступала полоса не «звездных» часов, а нескольких «звездных» суток — с вечера субботы 19 августа до ночи со среды 23-го на четверг 24 августа…
В 18 часов 21 августа, когда визит Риббентропа уже был решен, Шуленбург заканчивал в посольстве личное письмо в Берлин Алле фон Дуберг. Он писал: «Я сейчас прямо из Кремля. Когда ты получишь это письмо, тебе уже будет известно из газет о крупном успехе. Это дипломатическое чудо! Его последствия невозможно предвидеть. Мои шифровальщики не спали уже несколько ночей, я тоже слегка утомился. А нам предстоят еще несколько дней высочайшего напряжения. Но теперь это не имеет значения, после того, как принято решение, которого мы добивались и желали. Надеюсь, что обстоятельства не испортят того, что сейчас в полном порядке. Во всяком случае свою задачу мы выполнили. Мы добились за три недели того, чего англичане и французы не могли достичь за многие месяцы! Лишь бы из всего этого вышло что-нибудь хорошее!..»
А ВООБЩЕ-ТО, идея поворота носилась в Германии, что называется, в воздухе уже давно… Об этом говорил Геринг Спенсеру и Далерусу… Об этом — сам удивляясь, надо полагать, этой мысли — задумывался и сам Гитлер, просматривая в рейхсканцелярии кинохронику и восхищаясь простой величественностью Сталина, дружелюбно кивавшего на экране парадным колоннам московского военного парада.
Об этом же говорил Гитлеру 3 августа — за двадцать дней до прилета Риббентропа в Москву Константин фон Нейрат, пять месяцев назад назначенный имперским протектором Богемии и Моравии. Когда фюрер спросил его, что он думает о договоренности с Россией, шестидесятишестилетний барон Нейрат, сын обер-шталмейстера Вюртембергского королевского двора и сам одно время обер-гофмейстер этого двора, воспитанник Тюрингского и Берлинского университетов, член НСДАП с 1937 года, группенфюрер СС, ответил, не колеблясь: «Мой фюрер, я это советовал давно…»
Гитлер тогда засомневался — а вот как воспримет это партия? Но даже в партии к этому многие отнеслись бы с пониманием, не говоря уже о вермахте…
Еще 25 ноября 1937 года Шуленбург выступил перед слушателями военной академии в Берлине. Молодая элита германской армии слушала посла рейха в Москве внимательно, а он с серьезной трибуны, на пятом году существования национал-социалистского режима говорил следующее:
— Россия занимает в прусско-германской истории двух последних столетий важнейшее место… Ее позиция в период создания единой Германии очень помогла Бисмарку в его великих усилиях.
Зал не проявлял ни малейшего недовольства, и Шуленбург продолжал:
— Абсурдно заявлять, что Советский Союз представляет угрозу для Германии, напротив, порой наша политика дает России основания для тревоги… Россия в международных делах стремится к спокойствию. И только агрессивность Германии может подтолкнуть Советы к блоку с Англией и Францией.. Потом к докладчику подошел военный министр фон Бломберг и сообщил, что ему и ряду его коллег хотелось бы иметь у себя копию доклада.
Впрочем, Бломберг — это в 39-м году было уже прошлое вермахта. Но и в начале июня 39-го года, когда после совещания с генералитетом 23 мая Гитлер поручил Браухичу и Кейтелю изучить еще раз вопрос «о возможности в нынешних условиях благоприятного исхода для Германии тотального конфликта», оба ответили, что все зависит от неучастия или участия в конфликте Советского Союза. При этом главнокомандующий сухопутными силами, то есть Браухич, ответил для случая неучастия России: «Вероятно, исход будет благоприятен», а начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта, то есть Кейтель, ответил безоговорочно: «При неучастии России—да!»
Так обстояло с настроениями «наверху»…
А что уж было говорить о простых немцах! За десять дней до отлета Риббентропа из Берлина в Москву, 12 августа, хорошо знакомый читателю Георгий Александрович Астахов писал Молотову:
«…Внаселении уже вовсю гуляет версия о новой эре советско-германской дружбы, в результате которой СССР не только не станет вмешиваться в германо-польский конфликт, но и даст Германии столько сырья, что сырьевой и продовольственный кризисы будут совершенно изжиты. Эту уверенность в воссоздании советско-германской дружбы мы можем чувствовать на каждом шагу в беседах с лавочниками, парикмахерами и всевозможными представителями разнообразных профессий. Та антипатия, которой всегда пользовались в населении поляки, и скрытые симпатии, которые теплились в отношении нас даже в самый свирепый разгул антисоветской кампании, сейчас дают свои плоды и используются правительством в целях приобщения населения к проводимому курсу внешней политики».
МЫ УЖЕ знаем, как Советский Союз и Германия шли к Пакту… А вот как они его подписывали…
В Москву летела большая компания из 37 человек, включая личного переводчика фюрера Пауля Шмидта и личного фотографа фюрера Генриха Гофмана.
Выйдя из самолета в час дня, Риббентроп из аэропорта поехал в свою резиденцию на время московского визита — здание бывшего австрийского посольства, а оттуда — в германское посольство на беседу с Шуленбургом. Вскоре туда позвонили из Кремля и сообщили, что их ждут в половине четвертого.
В Кремль поехали трое — Риббентроп, посол и советник Хильгер, знающий русский как родной (каковым он для уроженца Москвы Хильгера и был).
Войдя в продолговатый небольшой зал (это был служебный кабинет Молотова), Шуленбург не смог сдержать удивленного возгласа — рядом с Молотовым стоял Сталин. Шуленбург был послом в Москве с октября 1934 года, но со Сталиным не виделся до этого никогда.
Устроившись за столом и обменявшись любезностями, Риббентроп после приглашения Молотова сказал:
— Господин Сталин! Германия желала бы поставить германо-советские отношения на новую основу. Мы хотим договориться с Россией на самый долгий срок на основе самых дружественных отношений. Как мы поняли из вашей весенней речи, вы тоже хотели бы этого…
Сталин, выслушав, обратился к Молотову:
— Кто будет отвечать, товарищ Молотов? Может быть, вы сами?
— Товарищ Сталин, первое слово по праву — ваше… Сталин молча кивнул, прямо посмотрел на гостя из Берлина и начал:
