Нашим политическим и военным союзником США не могли быть не только потому, что они могли быть «союзником» только своекорыстным, то есть вероломным, а прежде всего потому, что их чисто военный потенциал был невелик.
А с экономической, с торговой точки зрения какая разница, с кем торговать — с южанами, с северянами? Они и сами друг с другом во время Гражданской войны торговали! Доллары не пахнут!
Слабые же США исключали реальную угрозу Русской Америке и вообще интересам России на Тихом океане.
Однако Стекль утверждал почему-то обратное, и — что удивительно, к нему прислушивались! Почему мнение Стекля — челове-
ка без прошлого, безродного, без каких-то предварительных заслуг вне его «поприща» в США, было всерьез воспринимаемо в русской столице — это само по себе загадка, даже задуматься над которой историки так и не удосужились.
А ведь вопрос это интересный.
Зато историки — тот же академик Болховитинов — считают, что именно Стекль вновь поднял вопрос о возможной продаже после своего очередного приезда в Петербург в октябре 1866 года. Стекль оставался там до начала 1867 года, и длительность его пребывания — да еще в сырую, неуютную осеннюю пору — сама по себе говорит о многом. И эта деталь (как и многие другие) позволяет мне видеть в Стекле не только и не столько российского дипломата, сколько некоего эмиссара настоль могущественных наднациональных сил, что не считаться с ними российская элита была уже неспособна.
Правда, нельзя исключать и простой шкурной, чисто «рублевой» заинтересованности как этой элиты, так и великого князя Константина лично (о чем еще будет сказано).
Но в конечном счете дело продажи Стекль мог обеспечивать лишь как доверенный консультант и курьер. А принципиальные моменты были обсуждены, надо полагать, не со Стеклем, а ранее — летом 1866 года…
КАК мы знаем, положительное мнение Государственного Совета по Русской Америке было утверждено Александром 14 (26) июня 1866 года. А 4 (16) апреля этого года Дмитрий Каракозов стрелял в царя у ворот Летнего сада, и спасло Александра то, что находившийся рядом крестьянин Комиссаров успел подтолкнуть руку террориста, и пуля прошла мимо (Комиссарова в тот же день возвели в дворянское достоинство).
Соответствующие случаю поздравления пришли от всех властвующих и царствующих особ «цивилизованного» мира, но янки тут вышли не то что из протокольных рамок, но и вывели ситуацию в разряд помпезного балагана, где везение царя стало лишь поводом
для беспримерной до того и после того демонстрации их «любви» к России.
Вначале русского монарха приветствовал конгресс — особой высокопарной резолюцией, принятой единогласно обеими палатами по предложению лидеров радикальных республиканцев (н-да) Стивенса и Самнера и утвержденной президентом Эндрю Джонсоном 16 мая.
Случай в политической истории США опять-таки беспримерный!
А после этого было решено отправить в Россию по случаю удачи царя и неудачи «врага эмансипации» (н-да) Каракозова чрезвычайное посольство. Главой его был назначен заместитель морского министра капитан Густав Ваза Фокс.
Тогда уже был проложен трансатлантический кабель Филда, и резолюцию-поздравление можно было бы «отбить» и по нему (это была новинка, и все можно было обставить тоже с помпой).
Но вот же — Фокс отправился в Россию на огромном мониторе «Миантономо» в сопровождении фрегата «Огаста» и прибыл в Кронштадт 25 июля (русского стиля) 1866 года. По пути были задержки в Англии, в Дании, в Швеции, то есть торопились не особенно, хотя можно было все попутные визиты нанести и на обратном пути.
Когда морской министр Краббе получил от Стекля депешу, извещавшую о миссии Фокса, Александр «высочайше повелел» Краббе: «Принять с русским радушием»…
Ну, это у нас умели всегда — до самозабвения, до потери даже внешнего чувства приличия (о потере чувства собственного достоинства не говорю, потому что для того, чтобы его терять, надо его предварительно иметь).
Академик Болховитинов утверждает, что прием Фокса «вылился в беспрецедентную демонстрацию дружественных чувств…» и т. д., а особенно, мол, отличились тут русские моряки.
Что же, штабные деятели типа Краббе — может быть, и отличились… Но читатели статьи лейтенанта Збышевского о бесчинствах янки в русской Сибири (о Русской Америке — не разговор); а тем
более — свидетели этих бесчинств, чепчики (ах, пардон, фуражки) в воздух бросали вряд ли…Но шума и шампанского было действительно много…
Фокс отправился восвояси 3 сентября, побывав в Москве и триумфально проехавшись по Волге от Нижнего Новгорода до Твери.
На празднестве в Нижнем Новгороде, где, как сообщали газеты, «собрались представители народов со всех концов Российской империи (интересно — алеуты там были? — С.К.)», Фокс призвал слушателей не более и не менее как «к нравственному союзу не для угрозы кому-либо, а для счастья и благоденствия рода человеческого».
Очевидно, в рамках этого проектируемого «нравственного союза» американский посланник в России Клей передал Краббе перечень вопросов, интересующих Фокса: планы адмиралтейств, доков, морских арсеналов с обозначением «запасных магазинов», описание артиллерийских орудий, система подготовки моряков, численный состав офицеров и матросов, полный корабельный состав флота, подробные сведения о броненосцах и прочие «мелочи»…
Не могу удержаться и сообщу читателю, что не раз поминаемый мной академик Болховитинов в самых розовых тонах сообщает об адресе, который в ту же пору, когда Фокс разглагольствовал о «нравственном союзе», преподнесла отдыхавшему в Ливадии царю группа американских туристов, совершавших кругосветное путешествие на паровой яхте «Квакер-Сити». Среди них был и специальный корреспондент газеты «Дейли Альфа Калифорния» Сэмюэл Л. Клеменс, вскоре под псевдонимом «Марк Твен» опубликовавший своих «Простаков за границей»…
Болховитинов пишет об адресе и реакции Твена без тени иронии, цитирует страницу 383-ю тома 1-го двенадцатитомного собрания сочинений Твена, где есть «Простаки», и утверждает, что «монаршая милость явно притупила скептицизм будущего великого сатирика»…
Однако на странице 374-й этого тома мы читаем: «Итак, мы… отплываем к императорской резиденции. Какая теперь поднимется суматоха!… Сколько будет создано важных комитетов (как раз в комитет по составлению адреса Твен и попал. — С.К.)!.. Стоит мне вообразить, сколь устрашающее и грандиозное испытание нам предстоит, как мое пылкое желание побеседовать с настоящим императором заметно остывает. Куда девать руки? А ноги?…»
И далее все это «испытание» описывается в тоне когда добродушного, а когда — и настолько иронического (да и не очень благодарного) зубоскальства и скептицизма, что мне, к поклонникам Александра, не относящемуся, стало даже как-то обидно за императора, когда на странице 379-й Твен самодовольно сообщил, что вот, мол, янки уже привыкли к тому, что дворцы им показывают ливрейные лакеи и требуют за это франк, а тут «император всероссийский и его семейство сами провели нас по своей резиденции», и тут же прибавил: «Они ничего не спросили за вход»…
