Что еще хуже, обычная стратегическая мысль в традициях Клаузевица не способна справиться с тем, что представляет в некотором смысле важнейшую форму войны, а именно ту, целью которой является самовыживание, продолжение существования на земле той или иной нации или сообщества. Столкнувшись с такой войной, вся стратегическая структура начинает трещать по швам. Сама идея политики, подразумевающая подсчет затрат и результатов, становится неуместной, доказательством чему служат многочисленные случаи, когда современные государства, начиная с американцев во Вьетнаме и заканчивая израильтянами в Ливане, терпели тяжелые поражения именно из-за того, что они начинали войну исходя из стратегических соображений. Все сказанное сводится к тому, что политика и интересы и даже рациональность как таковая меняются в зависимости от обстоятельств, места и времени. Они сами — часть обычая войны, а потому не являются ни неизменными, ни само собой разумеющимися; они также не способны дать самоочевидных ориентиров для ведения войны.
Глава VI
Почему люди воюют
Воля к битве
Хотя война за выживание уже расширила рамки нашего рассмотрения до определенного предела, до сих пор данная работа в целом оставалась в рамках «стратегической» традиции в осмыслении войны. Это направление исходит из того, что война преимущественно состоит в том, что представители одного сообщества безжалостно уничтожают представителей другого и убийство является (или должно являться) рациональным способом достижения какой-либо разумно формулируемой цели. Рассуждая в обратном порядке, я покажу, что упомянутые основные постулаты картины мира по Клаузевицу неверны, а потому попытка опереться на них ведет к поражению.
Война, по определению, вид общественной деятельности, основанный на определенного рода организации. Следовательно, идея относительно того, что она есть способ продвижения или защиты каких-либо интересов, будь то политические, правовые, религиозные или какие-либо еще, — может быть применена к обществу как к единому целому. Однако, как отмечали многие исследователи, даже в этом случае стратегический подход, вероятно, преувеличивает степень проявляющейся при этом рациональности. Каким бы ни был режим правления, лица, которые входят в органы, принимающие решения, — это обычные люди из плоти и крови. Нет ничего более нелепого, чем полагать, что именно из-за того, что люди располагают властью, они действуют как автоматы или вычислительные машины, лишенные страстей. На самом деле они поступают не рациональнее других смертных; более того, поскольку данная им власть предполагает меньшую их стесненность в действиях, то иногда их поступки оказываются на поверку даже менее рациональными, чем наши. Как бы то ни было, трудно себе вообразить человека, вся жизнь которого направляется только рациональными соображениями полезности, ибо это скорее монстр или механический робот. И сегодня ответственные лица, принимающие решения, — не роботы; в то время как те, которые зарекомендовали себя как настоящие монстры — вроде Адольфа Гитлера или бывшего диктатора Уганды Иди Амина, — вряд ли могут квалифицироваться как рациональные индивиды.
Давайте покинем центры принятия решений, будь то агора в каком-нибудь греческом городе-государстве, где собиралась шумная толпа, или современный офис какого-нибудь премьер-министра с кондиционером, разноцветными телефонными аппаратами и линиями правительственной связи. Чем дальше мы будем продвигаться вниз по цепочке подчинения, тем более мы будем удаляться от обыденной жизни. Приближаясь к месту сражения, мы слышим гром пушек и свист пуль. Вскоре мы ловим себя на том, что пытаемся угадать, какая из них предназначена нам. Наши чувства напряжены, обострены, сосредоточены до такой степени, что наступает момент, когда мы становимся невосприимчивыми более ни к чему. В голове становится пусто, во рту пересыхает. И прошлое, и будущее исчезают; в момент разрыва снаряда такие понятия как «потому что» и «для того чтобы» попросту не существуют, тогда как тело и разум стремятся к полной концентрации, без которой человеку в этих обстоятельствах не выжить.
Говоря прямо, в основе битвы никогда не может лежать интерес, потому что у мертвых нет никаких интересов. Человек вполне может отдать жизнь за Бога, короля, страну, семью, или даже за все сразу. Однако утверждать, что он сделал это потому, что у него был некий посмертный «интерес», состоящий хотя бы в выживании самых близких и дорогих ему людей, было бы искажением смысла данного термина и превращением его в собственную карикатуру. С этой точки зрения война — нагляднейшее доказательство того, что человек, не руководствуется личными эгоистическими интересами; как свидетельствует первоначальное значение слова берсеркер («святой воин»), в некотором смысле война является наиболее альтруистическим из всех видов человеческой деятельности, который сродни священнодействию и сливается с ним. Именно отсутствием «интереса» со стороны тех, кто презирает смерть и храбро погибает, объясняется тот факт, что общество часто оказывает им величайшие почести, и даже порой включает их в пантеон и чтит как богов, подобно тому, как это происходило с древнегреческими и древнескандинавскими героями.
Таким образом, мотивы, которые побуждают людей жертвовать жизнью, никоим образом не совпадают с целями сообщества, ради которых оно воюет, и подчас даже конкретный боец совершенно не имеет представления о целях сообщества. Пожалуй, взаимоотношения между ними лучше всего можно проиллюстрировать с помощью аналогии с тяжелым поездом, который взбирается на гору, движимый двумя локомотивами, одним спереди, а другим сзади. Наблюдающий за этим человек вполне может задаться вопросом: «А как же движется поезд, если один из локомотивов растягивает сцепки, тогда как другой ослабляет натяжение в них?» На практике же рабочая нагрузка всегда распределяется между ними. Некоторые вагоны все время толкает задний локомотив, другие — тянет передний. Большинство же вагонов находится посередине, причем в одни моменты их толкают, а в другие — тянут. Число толкаемых вагонов будет наибольшим в тот момент, когда головной локомотив уже достиг горизонтальной поверхности, тогда как остальные вагоны поезда все еще продолжают взбираться на гору. Подобным же образом роль, которую играют на войне «инструментальные» соображения, обратно пропорциональна жестокости сражения. Для человека абсурдно умирать ради собственных интересов, но умирать ради чьих-нибудь чужих — еще абсурднее.
Другой момент, в котором традиционная стратегическая мысль впадает в заблуждение, заключается в посыле: мол, суть войны состоит в том, что представители одной группы убивают представителей другой. В действительности война не начинается тогда, когда одни убивают других; она начинается тогда, когда те, кто убивают, рискуют сами быть убитыми. Те, кто осуществляют первое, но не второе (а такие всегда найдутся), называются не воинами, а головорезами, убийцами, палачами или награждаются еще более нелестными эпитетами. Принимая во внимание тот факт, что преступность как нарушение социальных норм всегда имеет место, в большинстве социумов все-таки существуют законы или обычаи, которые разрешают и даже предписывают в определенных обстоятельствах уничтожение некоторых индивидов, не оказывающих сопротивления. Однако лишение жизни людей, которые не сопротивляются или не могут сопротивляться, не считается войной, а те, кто ответственны за его совершение, вряд ли могут рассчитывать на уважение, которое оказывается воинам.
