12 января 2006 года
8 часов утра. Сегодня днем, ровно через семьдесят два часа после операции, мне удалят радиоактивный диск со склеры и сошьют рассеченную мышцу. Если все пройдет хорошо, то завтра меня выпишут из больницы.
18 часов. Я думал, что эта операция пройдет так же гладко, как и предыдущая, но, когда анестезия прошла, я почувствовал боль, какой не испытывал, пожалуй, никогда в жизни. Боли можно было избежать, только если держать глаз абсолютно неподвижным. Малейшее движение причиняет мне такую боль, что кажется, будто это рвется только что сшитая мышца.
19 часов. Пришел доктор Абрамсон, чтобы осмотреть меня. Он снял повязку. Перед правым глазом все плывет, но доктор Абрамсон сказал, что это пройдет через один-два дня. Он подробно проинструктировал меня, как и какие лекарства капать мне в глаз несколько раз в день, сказал, чтобы я зря не волновался, если возникнет двоение в глазах, и что я могу звонить ему в любое время дня и ночи, если вдруг появятся какие-то осложнения. В глазах – возможно, из-за капель – чувствуются сухость и раздражение. Приходится постоянно бороться с желанием потереть глаз.
Полночь. Наконец боль стала терпимой. В течение последних шести часов я принял огромные дозы прекоцета и дилаудида, но боль не отступала, пока час назад доктор Абрамсон не дал мне лошадиную дозу тайленола. Странно, но тайленол помог там, где оказались бессильны опиаты.
13 января 2006 года
Утром я приехал домой. Обычно больные радуются выписке из больницы, но мне было жаль ее покидать. Там я был окружен внимательными и заботливыми людьми, меня постоянно навещали и баловали. А теперь все это в прошлом. Я снова один дома и выйти из дома не могу. Только что прошел сильный снегопад, на улице гололед, и я не рискую прогуляться, поскольку вижу теперь только одним глазом.
15 января 2006 года
7 часов утра. Ночью была снежная буря, дул и завывал сильный ветер, но к утру погода улучшилась. Утро – самое плохое для меня время. Просыпаясь, я вижу правым глазом смутные очертания предметов, в поле зрения мелькают полосы и пятна, все горизонтальные и вертикальные линии искривлены и деформированы, словно я смотрю на мир сквозь линзу Максвелла.
10 часов утра. С момента операции прошла почти неделя. Я уже не в силах сидеть целыми днями взаперти и рискнул наконец выйти из дома с дружеской помощью. На улице холодно, под ногами лед, дует сильный ветер. Колеса автомобилей беспомощно скользят на льду. Видно, как один припаркованный автомобиль пытается стронуться с места. Водитель изо всех сил жмет на педаль газа, но всякий раз машина сдвигается всего на дюйм-два.
Изображение в правом глазу остается расплывчатым не только метафорически, но и буквально. Такое впечатление, что я смотрю на мир сквозь пленку текущей воды. Все очертания плывут – они текучи, подвижны, изогнуты. Такое впечатление, что моя сетчатка плавает в жидкости, изменяя форму, как медуза или пропитанный водой матрац.
Глядя из окна на высокое прямоугольное здание на противоположной стороне улицы, я вижу его, как в кривом зеркале: крыша или стены его – в зависимости от того, на чем я фиксирую взгляд, – пузырем выпячиваются наружу. Деформация происходит со всеми линиями – вертикальные изгибаются, а горизонтальные сливаются друг с другом и сжимаются, сплющивая контур. В зеркале над раковиной я вижу свое деформированное отражение – голова гротескно сплющена по вертикали.
Мне сказали, что эти зрительные эффекты обусловлены отеком сетчатки и через несколько дней пройдут. Не могу в это поверить. Я чувствую, что слепота правого глаза надвигается быстрее, чем я (или кто-либо еще) мог предполагать. К тому же мне трудно отделаться от мысли, что был неоправданно затянут период между установлением диагноза и операцией. Возможно, за эти три недели в глазу произошли необратимые изменения, а маленькая скотома превратилась в полное затемнение всей верхней половины поля зрения. Мне кажется, что меланому надо лечить быстро, без проволочек, сразу после установления диагноза. Я знаю, что веду себя совершенно иррационально, понимаю, что ошибаюсь, наверное, – но ничего не могу с собой поделать. Меня мучают подозрения и недоверие – я, того гляди, стану параноиком.
16 января 2006 года
Только что написал письмо Саймону Винчестеру и выразил свое восхищение его книгой «Передовые посты», которую я прослушал в записи.
Я живу в мире слов, и мне необходимо читать. Большую часть моей жизни занимает чтение. Теперь, когда правый глаз вышел из игры, мне стало труднее это делать, тем более что и с левым глазом у меня не все в порядке. В детстве меня ударили как-то в левый глаз, после чего в нем возникла катаракта, с тех пор этот глаз плохо видит. Это не имело значения, пока правый глаз был здоровым, теперь же приобрело решающее значение. Очки для чтения недостаточно сильны для моего левого глаза, и мне приходится при чтении пользоваться лупой, что мешает быстрому чтению. Не говоря о том, что я не могу больше пробежать взглядом по страницам.
Мы с Кейт пошли в книжный магазин, чтобы купить книги с крупным шрифтом. К моему неудовольствию, выяснилось, что крупным шрифтом печатают всякую макулатуру или дешевые романы. Мне с большим трудом удалось найти одну хотя бы приличную книгу. Похоже, что людей с недостатками зрения считают к тому же еще и слабоумными. Надо будет написать сердитую статью в колонку книжного обозрения «Таймс». Выбор аудиокниг больше, но я всю жизнь был читателем и в общем-то не люблю, когда мне читают вслух. Саймон Винчестер явился для меня в этом отношении приятным исключением.
17 января 2006 года
Доктор Абрамсон предупредил меня, что, поскольку ткань за сетчаткой отечна, я могу периодически отмечать колебания уровня зрения – сегодня я могу видеть ясно, а завтра правый глаз покажется мне совершенно ослепшим. К сожалению, я излишне эмоционально реагирую на эти флуктуации. В хорошие дни впадаю в эйфорию, а в плохие дни – в отчаяние. «Я качаюсь между печалью и радостью», – как писал У.Х. Оден в стихотворении «Разговор с самим собой».
Мне страшно не хватает плавания. В бассейне я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было, там мне хорошо думается, мне необходимо плавать каждый день. Но плавать мне запретили в течение двух недель после операции. Доктор Абрамсон прекрасно понимает, что значит для меня лишиться бассейна. Он сам – превосходный пловец. Стены его кабинета увешаны медалями. Он мог бы стать профессиональным спортсменом, если бы не выбрал медицину.
Не желая беспокоить доктора Абрамсона (хоть он и разрешил мне звонить ему круглосуточно), я позвонил этим утром Бобу и попросил его посмотреть мой глаз. Боб приехал с офтальмоскопом, расширил мне зрачок и долго разглядывал глазное дно. Потом он описал мне увиденную им картину: меланома высится, как черная гора посредине сетчатки. Одна ее сторона крутая, «как утес». Боб не увидел никаких признаков кровоизлияния или другого расстройства. Но от слепящего света щелевой лампы мой правый глаз на несколько часов полностью лишился центрального зрения. Исчезало все, на что бы я ни смотрел правым глазом, – оставалось только радужное гало на периферии. (Мысленно я окрестил этот феномен «рамочным зрением».) Исчезновение центрального зрения повергло меня в ужас. Если так будет всегда, да еще на обоих глазах, я превращусь в полного инвалида. Неужели таким видят мир люди с макулярной дегенерацией сетчатки
[60]
?
