Но оставались непереходимые границы. Я не мог воссоздать на скотоме лицо, фигуру человека, какой-либо предмет сложной формы. Я не мог заполнить собственной головой скотому, закрывающую от меня зеркало в ванной, отражением собственной физиономии. Но и здесь я сделал одно открытие, которое произвело на меня впечатление чуда. Однажды, лениво играя со своей скотомой, я посмотрел правым глазом на собственную ступню и «ампутировал» ее чуть выше лодыжки. Однако, когда я начал шевелить пальцами этой ноги, культя начала расти. При этом она вытянулась в виде прозрачного розоватого обрубка, окруженного призрачным ореолом. Я продолжал шевелить пальцами, и культя стала принимать более отчетливые и определенные очертания, пока наконец, через минуту с лишним, я не увидел фантомное изображение ступни, снабженной недостающими пальцами. Эти фантомы двигались в такт тем движениям, которые я совершал. Ступня не выглядела абсолютно реальной, она была лишена детализации и не выглядела достаточно условно, но зрелище само по себе было замечательным. То же самое происходило и с кистью руки, если я с помощью скотомы «ампутировал» ее на уровне запястья. Потом я попытался делать то же самое с конечностями других людей, но с ними этот фокус не проходил. Я понял, что для этих фантомных восприятий требовались мои собственные руки и ноги, а главное – мои собственные движения ими.
После июньской лазерной фотокоагуляции я заметил, что могу визуализировать мои руки и другие части тела в движении и с закрытыми глазами лучше, чем это удавалось мне когда-либо прежде, – настолько живыми и яркими были изображения. Способность «видеть» руки, когда я шевелил ими, была свидетельством повышенной чувствительности и установления связи между зрительной и двигательной областями мозга. Я никогда прежде на собственном опыте не сталкивался с такой интенсивной связью и взаимодействием между ними.
Еще одна странная вещь поразила меня через пару дней после упомянутой лазерной терапии. Однажды, после того как я в течение нескольких минут смотрел на книжные полки в моей спальне, я закрыл глаза и в течение десяти – пятнадцати секунд видел во всех мельчайших подробностях сотни расставленных по полкам книг. Это было не заполнение, а нечто принципиально иное – остаточное изображение, такое же, с каким я столкнулся в больнице полтора года назад, когда ясно продолжал видеть раковину умывальника сквозь плотную повязку на глазу.
Возможно, потеря центрального зрения правым глазом была чем-то сродни послеоперационной повязке. Сходство заключается в том, что и повязка, и скотома лишают мозг поступающей извне зрительной информации. У меня возникло такое ощущение, что моя зрительная кора находится теперь в активированном или сенсибилизированном состоянии, освободившись от диктата чисто зрительных ощущений.
Примерно то же произошло несколько дней спустя, когда я подошел к перекрестку, забитому велосипедами, машинами и пешеходами, сновавшими во всех направлениях. Когда я закрыл глаза, то смог в течение минуты наблюдать эту сцену во всех подробностях и красках так же ясно, как я видел ее наяву, с открытыми глазами.
Я нашел этот феномен очень странным, потому что в нормальном состоянии я обладаю весьма скромными способностями к мысленной визуализации. Мне трудно вызвать в памяти лицо старого друга, например, обстановку моей гостиной и вообще отчетливое изображение какого бы то ни было предмета. Остаточные изображения, которые я видел, изобиловали мельчайшими подробностями и были куда более реалистичными, чем произвольные мысленные изображения. Закрыв глаза, я различал цвет автомобилей и даже видел их номерные знаки, хотя при открытых глазах не обратил бы на это особого внимания. Непроизвольные и вполне случайные, эти изображения были чем-то сродни фотографиям или эйдетическим
[61]
картинам. Хотя в отличие от эйдетических картин мои изображения имели очень малую продолжительность – от десяти до пятнадцати секунд, – а затем постепенно тускнели и исчезали.
Однажды, гуляя с другом, я увидел двух мужчин, идущих нам навстречу. Оба были в белых рубашках, ослепительно сиявших в лучах послеполуденного солнца. Я остановился, закрыл глаза и обнаружил, что могу по-прежнему следить за этими мужчинами, которые – я отчетливо это видел – продолжали идти нам навстречу. Открыв глаза, я был поражен тем, что не увидел мужчин в белых рубашках. Конечно же, пока я стоял с закрытыми глазами, они просто прошли мимо, но я был настолько поглощен тем, что «видел» с закрытыми глазами, – остановленным отрезком прошлого, – что испытал шок от мнимого выпадения из времени. Я говорю «остановленным», но то, что я видел своим мысленным взором, тоже двигалось. Мужчины шли, делали шаги и все время оставались в центре моего поля зрения, не сдвигаясь с места, словно на тредмилле. Я поймал этот кусочек движения и стал непрерывно воспроизводить его, как при прокручивании кольца кинопленки. Пленка снова и снова прокручивалась перед моим мысленным взором, несмотря на то что реальные объекты уже исчезли. Это был парадокс – моментальный снимок движения без реального перемещения в пространстве.
Мне очень нравились эти остаточные изображения – и Таймс-сквер, с его яркими цветными огнями, движением и бегущей рекламой, стал для меня излюбленным местом, где я проводил свои доморощенные эксперименты. Самым мощным стимулом для этого оказался мощный поток динамичных зрительных впечатлений. Этим эффектом я мог в полной мере наслаждаться, когда ехал пассажиром в быстро мчавшейся машине.
Мне казалось, что есть какая-то аналогия и даже связь между феноменом заполнения скотомы и феноменом остаточного изображения. Оба они дают о себе знать после потери центрального зрения, и речь должна идти именно об актуализации. Действие их обоих я ощутил в полной мере летом 2007 года, затем оно ослабело, хотя в «разбавленном» виде присутствует до сих пор. «Заполнение» представляется не вполне адекватным термином для процесса, который не всегда ограничивается слепым участком, но может неконтролируемо распространяться по всему полю зрения. (Предвестниками такой экспансии явились для меня недели полуслепоты перед сеансами лазерной терапии, когда безглазые лица окружающих расплывались, расширялись и украшались протуберанцами, как у художника Френсиса Бэкона.)
Однажды я поэкспериментировал с этой зрительной экспансией, глядя правым глазом на старое дерево с густой кроной ярко-зеленых листьев. Вскоре произошло заполнение скотомы, и она сама окрасилась в зеленый цвет, а по текстуре стала напоминать листву. После этого последовало «переполнение» – расширение листвы, особенно влево, в результате чего образовалась огромная, перекошенная вбок масса листвы. В полной нелепости привидевшегося я убедился только после того, как открыл левый глаз и увидел подлинную форму древесной кроны. Вернувшись домой, я перечитал старую статью Макдональда Кричли о типах «зрительной персеверации», которые он называл «палиопсией» и «иллюзорным распространением изображения»
[62]
. Кричли считал эти феномены аналогичными: первый касается персеверации во времени, второй – персеверации в пространстве
[63]
.
