Ваш,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, июнь 1865 г.
Сэр Вы по почтовому штемпелю небось заметили, что я уже не живу в провинции Отаго, но «снялся с места», как говорится. У Вас, надо думать, не было повода заглянуть к западу от гор, так я Вам расскажу, что Западный Кентербери – это целый мир, совершенно отличный от южных пастбищ. Закат над побережьем – это алое чудо, а в снежных пиках запечатлены цвета неба. Буш сырой, непролазный; воды – кипенно-белы. Здесь пустынно, но не тихо: птицы поют не умолкая, и эти неумолчные трели слух куда как радуют. Как Вы, верно, уже догадались, я оставил прежнюю жизнь позади. Я разошелся с женой. Должен признаться, я многое скрыл в своей переписке, опасаясь, что если Вы узнаете горькую правду о моем браке, то станете думать обо мне хуже. Не стану докучать Вам подробностями моего бегства в здешние края, это скверная история, и мне горько о ней вспоминать. Я, дважды обжегшись на молоке, трижды на воду подую, – хвалиться тут нечем, но урок свой я затвердил, что правда, то правда. Ну и довольно об этом, поговорю-ка лучше о настоящем и будущем. Больше я золото рыть не буду, хотя Западный Кентербери желтым металлом богат, люди за день целое состояние сколачивают. Нет уж хватит с меня старательствовать – того ради чтоб у меня снова мои деньги украли. А попытаю-ка я лучше силы в торговле лесом. Я тут хорошее знакомство свел – с одним маори, Теру Тау-Фарей. На его родном языке это имя означает «Сотенный Дом Лет» – какие же у нас, у британцев, жалкие имена в сравнении с этими! Оно ведь прямо как стихотворная строка. Тау-Фарей – благородный дикарь как есть; мы с ним здорово сдружились. Признаюсь, меня это очень воодушевляет – снова вернуться к человеческому общению.
Ваш и т. д.,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, август 1865 г.
Сэр я прочел в газетах, что Уэстленд получит место в парламенте и что на это место баллотируетесь Вы. С гордостью сообщаю, что я теперь избиратель сэр потому что моя хижина в долине Арахуры не арендованное имущество, она принадлежит мне, а как Вы знаете, собственность на землю дает человеку право голосовать.
Я свой голос отдам Вам и выпью за Ваш успех. А тем временем я целыми днями валю тотары тысячами взмахов своего смиренного топора. Вы сэр землевладелец, у вас есть Глен-хаус в Лондоне и, как я понимаю, кандидатская жилая недвижимость в живописном Акароа. А у меня-то прежде ни клочка не было! Я прожил с миссис Уэллс – номинально, если не на деле, – почти три года, но все это время я вкалывал на приисках и постоянного адреса не имел, а она оставалась в городе. И хотя мое теперешнее уединение мне очень по душе, к оседлой жизни я как-то непривычен. Может, мы могли бы повстречаться или повидаться, пока Вы в Хокитике с избирательной кампанией. Не бойтесь, что я причиню Вам вред или выдам тайну прегрешения нашего отца. Я никому о нем ни словом не обмолвился, одной только жене, с которой мы теперь живем раздельно, а ее характер таков, что если она не может извлечь выгоды из какого-то знания, она утрачивает к новости всякий интерес. Вам незачем меня бояться. Вам достаточно лишь послать мне листок с буквой Х на этот обратный адрес, и по этому знаку я пойму, что встречаться Вы не хотите, и отойду в сторону, и писать перестану, и интересоваться Вами – тоже. Я охотно сделаю это и все, что угодно, о чем Вы меня попросите, потому что я
Ваш покорный слуга,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, октябрь 1865 г.
Сэр я не получил от Вас букву Х за что Вам спасибо. Теперь Ваше молчание меня обнадеживает, хотя прежде причиняло столько горя. Остаюсь, как всегда,
с уважением,
Кросби Уэллс
Западный Кентербери, декабрь 1865 г.
Сэр я прочел в «Уэст-Кост таймс» что Вы собираетесь приехать в Хокитику по суше, а значит, проедете через долину Арахуры, разве что намеренно выберете кружной путь. Я Ваш избиратель, и как таковой сочту за честь принять политика в своем жилище пусть и скромном. Я опишу его, а Вы уж сами решите заглянуть ли или объехать стороной, как сочтете нужным. Дом крыт железом и стоит в тридцати ярдах от берега Арахуры на южной стороне реки. Там расчищен небольшой участок, ярдов под тридцать с каждой стороны от хижины, а лесопилка – в двадцати ярдах к юго-востоку. Сам домик небольшой, с оконцем, на трубу пошел кирпич из обожженной глины. Облицовка самая обычная. Даже если Вы не остановитесь, может я увижу как Вы проедете мимо. Я не буду ни ждать ни надеяться, но желаю Вам приятного путешествия на запад и победы на выборах и заверяю Вас что остаюсь, исполненный глубочайшего восхищения,
Кросби Уэллс
Это письмо оказалось последним. Судя по дате, написано оно было два с лишним месяца назад, менее чем за месяц до смерти самого Уэллса.
Мади отложил страницу и минуту посидел неподвижно. Обычно он не курил в одиночестве и потому редко носил при себе табак, однако ж сейчас ему отчаянно хотелось занять себя каким-нибудь принудительно повторяющимся движением, и он задумался на мгновение, не позвонить ли в звонок и не потребовать ли сигарету или сигару. Но мысль о том, что придется с кем-то разговаривать, пусть даже просто-напросто отдавая распоряжение, показалась ему нестерпимой, и Мади довольствовался тем, что заново перетасовал письма и разложил их в прежнем порядке, так чтобы самое последнее оказалось сверху.
По многократным отсылкам Кросби Уэллса на молчание Лодербека было ясно: политик не ответил ни на одно письмо от своего незаконнорожденного брата, сына его отца от проститутки. Алистер Лодербек отмалчивался тринадцать лет! Мади покачал головой. Тринадцать лет! Когда в письмах Кросби звучало столько тоски и искренности; когда бедолага мечтал просто-напросто познакомиться с братом и увидеть его хотя бы раз. Ну что стоило Лодербеку – уважаемому Лодербеку – набросать в ответ несколько слов? Послать банкноту и оплатить бедняку обратный билет? Какое вопиющее бессердечие – так ничего и не ответить! И однако ж (признавал Мади), Лодербек сохранил письма Уэллса – он их берег, читал и перечитывал, потому что самые первые, изрядно потертые, явно разворачивали и снова складывали не раз и не два. И ведь политик все-таки доехал до хижины Кросби Уэллса в долине реки Арахура – и опоздал на каких-то полчаса.
Но тут Мади вспомнил кое-что еще. Лодербек взял в любовницы Лидию Уэллс! Соблазнил жену собственного брата!
– Немыслимо, – вслух произнес Мади.
Он вскочил и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Вопиющее бессердечие! Нечеловеческая жестокость! Он произвел в уме приблизительные подсчеты. Кросби Уэллс трудился на приисках в Данстане и в Каварау… и все это время брат, с которым он так мечтал познакомиться, прохлаждался в Данидине, наставляя ему рога! Возможно ли, чтобы Лодербек в самом деле не подозревал об этой связи? Маловероятно, ведь Лидия Уэллс взяла фамилию мужа! Мади осекся. Нет, подумал он. Лодербек недвусмысленно сообщил Балфуру: на протяжении всего их романа он понятия не имел, что Лидия Уэллс замужем. В общении с ним Лидия неизменно пользовалась своей девичьей фамилией Гринуэй. И лишь по возвращении из тюрьмы Фрэнсиса Карвера – который назвался Фрэнсисом Уэллсом – Лодербек обнаружил, что Лидия замужем, что на самом деле она зовется Лидией Уэллс и что он, Лодербек, наставлял рога ее мужу. Мади вновь порылся в пачке писем, пока не нашел то, что было датировано августом прошлого года. Да, Кросби Уэллс ясно дал понять, что поделился подробностями своего незаконного происхождения с женой. Стало быть, Лидия Уэллс знала про Лодербекова незаконнорожденного брата с самого начала этой любовной интрижки, более того, знала, что для Лодербека эта тема, по-видимому, является очень личной и очень болезненной, ведь он так и не ответил ни на одно из писем Кросби. Может статься, подумал Мади, она и Лодербека-то подцепила с одной-единственной целью – воспользоваться связью между ним и Кросби в своих интересах.
