– Все слишком сложно, – пролепетала она.
– Да уж не сомневаюсь!
– Я завтра все тебе отдам.
– Ах вот как?
– Завтра. После вечеринки.
– Почему не сегодня? Почему не нынче утром?
– Хватит уже меня запугивать! – вспыхнула она. – Сегодня я не успеваю, и весь сказ. Придется тебе подождать до завтра.
– Ты тянешь время, – догадался Уэллс. – Хотелось бы мне знать зачем.
– Кросби, вечеринка, – напомнила она.
Уэллс уставил на нее долгий испытующий взгляд. А затем пересек комнату и резко дернул за сонетку. Горничная Люси не заставила себя ждать.
– Люси, – велел Уэллс, – сходи на Джордж-стрит и добудь мне экземпляр сегодняшнего «Отагского свидетеля». Миссис Уэллс, кажется, по ошибке сожгла наш.
Золото
Глава, в которой Фрэнсис Карвер получает известие, а Стейнз остается один.
Благодушно-сумасбродное настроение, подтолкнувшее Эмери Стейнза по прибытии в Данидин заказать свою натальную карту у миссис Лидии Уэллс, медиума и спирита, в результате предсказания только усилилось: безоговорочно благоприятный прогноз настроил юношу на такой развеселый лад, что ему захотелось праздника. На следующее утро он проснулся с адской головной болью и с виноватым ощущением задолженности; воззвав к хозяину гостиницы, он, к вящей своей тревоге, убедился, что и впрямь задолжал заведению целых восемь фунтов, поставив двухнедельное содержание на кон за партией в брэг и проиграв все до последнего пенни и еще пять фунтов сверху. Обстоятельства, при которых он влез в такие долги, вспоминались юноше весьма смутно. Он попросил хозяина налить ему в кредит чашку кофе: хотелось посидеть-подумать, что же делать дальше. В просьбе ему не отказали; три четверти часа спустя Стейнз все еще предавался размышлениям в баре, когда явился Фрэнсис Карвер с договором о финансовой помощи в руках.
Карвер не стал ходить вокруг да около, а сразу изложил свое дело, коротко и по существу. Он предоставит Стейнзу средства, необходимые для покупки старательской лицензии, скатки и билета до ближайшего доходного прииска; вскользь он добавил, что готов оплатить любые долги, какие Стейнз мог наделать в Данидине с момента своего прибытия днем раньше. Со своей стороны, Стейнз должен согласиться передать Карверу половину прибылей со своего первого участка в качестве дивидендов на бессрочной основе; эти деньги будут поступать на счет Карвера в Данидине через частную почтовую службу.
Эмери Стейнз тотчас же понял, что его одурачили. Он достаточно отчетливо помнил начало вчерашнего вечера, когда Карвер окружал его такой заботой и приглядывал, чтобы ставки его всенепременно удваивались, компания вокруг подбиралась развеселая, а бокал не пустел. Еще ему смутно мерещилось, что карточный долг на него навесили обманом: ведь его слабость к азартным играм носила самый заурядный, жизнеутверждающий характер и он в жизни не швырял на ветер таких сумм в течение одного вечера. Но то, как его облапошили в самом начале его приключений, юношу изрядно позабавило, вследствие чего он преисполнился к Карверу своеобразной симпатией: так проникаешься теплыми чувствами к сильному противнику за партией в шахматы. Он решил считать случившееся ценным опытом, согласился на условия Карвера с характерным добродушием, но про себя взял на заметку в будущем ушами не хлопать. Один раз лопухнуться – смешно, но юноша пообещал себе, что второй раз на удочку не попадется.
Стейнз не слишком-то хорошо разбирался в людях. Он легко подпадал под чужое обаяние, так что его нередко привлекали личности, в чьей манере держаться ощущался привкус трагедии, романтики или мифа. Если он и заподозрил в Карвере негодяя, то скорее в эффектно-пиратском духе, а попытайся он проанализировать свое восприятие, обнаружил бы лишь, что в восторге от этого образа. Карвер – дюжий, мускулистый и смуглый – был старше хрупкого и светлокудрого Стейнза больше чем на двадцать лет. Карвер всем своим видом просто-таки излучал скрытую угрозу, разговаривал грубо и резко и почти не улыбался. Что за удивительный человек! – думал Стейнз.
Как только договор был подписан, Карвер повел себя еще резче. Золотые прииски Отаго уже не те, что прежде, заявил он. Лучше бы Стейнзу отправиться в только что построенный городок Хокитика на западе, где, если верить слухам, можно за день сколотить целое состояние. Однако высадка в Хокитике заведомо опасна, уже два парохода потерпели крушение на тамошней отмели; потому Карвер настаивал, чтобы Стейнз плыл к Уэст-Косту на парусном судне. Если Стейнз будет так добр пойти вместе с ним сперва на таможню, затем к поставщику снаряжения на Принсис-стрит и, наконец, в Резервный банк, все формальности окажутся улажены еще до полудня. Стейнз был так добр и спустя три часа уже обзавелся и старательской лицензией, и скаткой, и билетом до Хокитики на шхуне «Бланш», которой предстояло отплыть из Порт-Чалмерса только утром 13 мая.
На протяжении последующих двух недель Стейнз и Карвер виделись довольно часто. Карвера отправили в увольнение на целый месяц: барк, на котором он плавал, стоял на ремонте, его переоборудовали и заново конопатили. Карвер, как и Стейнз, поселился в гостинице «Боярышник» на Джордж-стрит. Они часто завтракали вместе; Стейнз порою сопровождал Карвера по городу, когда тот выходил по делам или на очередную встречу. Юноша болтал без умолку, и Карвер ему не препятствовал; сам о себе он говорил мало, сверх того, что ощущалась в нем затаенная, непреходящая тревога, – и Стейнз тешил себя надеждой, что его общество собеседнику приятно и в кои-то веки позволяет ему отвлечься от забот.
Эмери Стейнз отлично знал, что производит на людей впечатление весьма своеобразное. С годами он привык именно этого от собеседников и ждать; в результате его эксцентричность еще больше бросалась в глаза. Его манера держаться представляла собою причудливую смесь душевного томления и восторженности, то есть восторги его всегда окрашивались грустью, а тоска бурлила восторгом. Его несказанно радовало все невероятное и непрактичное: и то и другое он выискивал с чистосердечной радостью играющего ребенка. Речь его всегда отличалась экстравагантностью и звенела идеалистическим надрывом, не вызывая улыбки разве что у самых строгих критиков; когда же он молчал, при взгляде на него мерещилось, будто воображение его не бездействует: он то вздыхал, то кивал, словно соглашаясь с незримым собеседником.
Казалось, его солнечную жизнерадостность ничто не в состоянии поколебать; и однако ж, такое отношение к жизни сформировалось не на основе какого-либо морального кодекса. В общем и целом, его убеждения были скорее интуитивны, нежели тщательно выверены, и в выборе знакомств он проявлял изрядную неразборчивость, интуитивно же чувствуя, что долг каждого мыслящего человека – познакомиться с самыми разными персонажами, ситуациями и точками зрения. Стейнз был очень начитан, и, хотя больше всего чтил поэтов-романтиков и мог до бесконечности рассуждать о категории возвышенного, он отнюдь не был строгим приверженцем именно этой школы или любой другой. Одинокое, безнадзорное детство, проведенное по большей части в отцовской библиотеке, подготовило Эмери Стейнза к бессчетному количеству гипотетических жизней, причем ни одной из них он не отдавал предпочтения. Он с одинаковой легкостью мог в домашнем платье обсуждать Цицерона и Сенеку и в сапогах и шерстяных брюках карабкаться на гору в поисках красивого вида, и в обоих случаях наслаждался от души.
