— А ты! Ты почему в таком виде? — Николай тыкал пальцем в ее грудки.
— В какого?
— В трусах!
— А что, я, по-твоему, должна быть без трусов в присутствии постороннего мужчины? Так?
— Что? — не понял Краснососов.
— Я должна, по-твоему, без трусов находиться в присутствии сантехника?
— Нет. Но почему топлесс?
— Я что: без трусов должна… Я спину ему терла! Без трусов, что ли, я должна тереть мочалкой? Он попросил спинку потереть. Я сняла халат, пердечно чтоб не обрызгаться бздешник мочалкой от засор! Что тут непонятного говно засор потереть нельзя? Тереть мочалкой нельзя уже спину потереть засор что бздешношч совсем без трусов! Спину уже нельзя потереть! А что? Нельзя? Нельзя халат снять? Я же в трусах же!
— Я вообще… Это какое-то… Я не понимаю.
— Разрешите, дамы и господа, я пройду? — спросил преувеличенно деликатно волосатый мужчина, уже одетый в штаны и свитер, протискиваясь между Николаем и Мариной, — Мне пора…
— А где ваш инструмент? — воскликнул Краснососов, — Где ключ разводной? Где молоток? Чем вы пробивали засор?
— Ну что, хозяйка? Все нормально я пробил? Претензий нет? — не обращая внимания на здоровое любопытство Николая, обратился мужик к Марине, надевая дубленку.
— Нет претензий! Все вы нормально сработали! Пробили на славу! Спасибо! — ответила Марина, пожимая руку сантехнику.
— Ага! Вы еще поцелуйтесь на прощание, голубки! — иронично, как ему показалось, подсказал Николай.
— Не умно! — с укоризной сказала ему Марина.
— Если снова прорвет — вызывайте! — сказал нежно сантехник. — Пробьем!
— Обязательно вызову, как только прорвет! — пообещала Марина.
— Что-то у тебя раньше не прорывало, — недовольно пробурчал Николай, когда за сантехником закрылась дверь.
— Не бурчи, Колька! — смеясь, шлепнула его ладошкой по носу, — Ты во всем видишь измену! Во всем! Тебе надо обратиться к психоаналитику! Да, да! Прошлый раз к разносчику пиццы меня взбздешно приревновал! Смех, да и только! Это не цивилизованно — ревновать! Это становится смешным! Ты сам себе не смешон?
— Я? Себе? Нет! Нисколько! Не смешон!
— Но ты Отелло! Ты страшный ревнивец!
— Правильно! Приревновал! Он ведь без трусов спал в нашей койке!
— Ну, ты посмотри на него! Как тебе не стыдно? — в отчаянии хлопнула в ладоши Маринка, — Этот несчастный узбек целый день пиццу разносил! Целый день на ногах! Он мог ведь устать? Ты-то сидишь у себя в офисе, а он все время на ногах!
— Ну, поинтересоваться я ведь должен? Если бы ты увидела в койке голую девушку, ты бы тоже поинтересовалась бы, как она там оказалась?
— Ну, полно об этом, Колька!
— Хорошо, — Николай стало сел в кресло, — Хорошо. Но ты обещай, что такого больше не повторится!
— Такого больше не повторится! — эхом повторила Маринка.
— Ну, давай, рассказывай быстрее! Как твои пробы? Ты была на пробах?
— Бука, бука! Ревнивая бука! — дразнясь, подпрыгивая, кружась жизнерадостной бабочкой вокруг мужа, хохотала раскрасневшаяся Маринка, ставшая ему вдруг еще ближе, роднее и милее, чем раньше.
— Ты сегодня такая возбужденная! Ты получила роль? — чувствуя, как проворные ручки жены расстегивают зиппер на его джинсах, растерянно бормотал Николай. «Какое это счастье — любить и быть любимым!» — чуть не плача от переполнявшего его счастья, думал Коля Краснососов, падая в бездонную пропасть неземного наслаждения, пытаясь поймать неуловимую, ускользающую от него, словно видение, Маринку.
6.
В предрассветной мгле, над тихой заводью, в зарослях багульника и пидры болотной, раздавались утренние, призывные трели лазоревого дрока. Розоватый цвет облаков отражался в прозрачной, спокойной воде. Неподвижными корабликами на рейде стояли поплавки среди кувшинок и лилий. Приятный драматический тенорок напевал незамысловатую русскую песнь:
— Тут папа Римский с лежанки поднялся,
Он узорный надел свой пиджак,
Он чугунною мантией покрылся
И поскорее спустился в бельведер.
И сказал кардиналу тот папа
— Не ходи в Колизей ты гулять!
Я ведь твой незаконный папаша,
Пожалей хоть свою римскую мать.
Кардинал не послушался папу
И пошел в Колизей по грибы,
Там он встретил монашку младую,
И забилося сердце в груди.
Кардинал был хорош сам собою,
И ту монашку отъебал кардинал,
Но недолго он с ней наслаждался,
В ней под утро сеструху узнал.
Тут порвал кардинал свою рясу,
Об сестру он гитару разбил,
Рано утром ушел с Ватикану
И на фронт добровольцем пошел…
— Эх! Русь! Матушка-Русь! — раздался из кустов надрывный богатырский голос Николая (Николая несло. Он уже пять раз отлучался в кусты по нужде), — Как все-таки здорово, вот так просто, забыв о пустой суете, посидеть у чистой русской речки, в предрассветной мгле, глядя на отражение в воде розоватых облаков, слушая трели лазоревого дрока, вдыхая полной грудью терпкий запах пидры болотной, неспешно ожидая наступления нового, удивительного дня, наблюдая плавное течение этой жизни. Как жаль, что такие моменты бывают в нашей жизни нечасто.
— Да! Епть! Но, если бы они были частыми, они стали бы обыденностью, унылой, зловонной и серой, как застиранные и обосранные трусы старого большевика, — Матвей достал фляжку и сделал мощный и шумный глоток, — Будешь?
— Давай! — Николай, застегивая штаны, появился сбоку, поспешно, опасаясь, что Матвей передумает, протянул руку.
— Показательна, братишка, в этом смысле история другой сластолюбивой месопотамской красавицы Нефертити (настоящее имя — Тадучепа), — продолжал лекцию Матвей, — Эту 15-летнюю смуглянку египтяне обменяли на тонну золотых украшений. Прикинь! Тонну! А ведь она была рядовой женой, ожидающей своей очереди в огромном гареме Аменхотепа III. Его сынишка, после смерти своего распутного, неуемного батьки, безрассудно и тупо распустил весь отцовский гарем, оставил только эту прекрасную иноземку.
Интересно отметить: он был болезненным юношей, одержимым коммунистическими идеями всеобщего равенства, братства и пролетарского интернационализма. Похоже Маркс и Ленин тайно черпали свое вдохновение из этого колодца. Так вот эта смуглянка устраивала чудесные оргии, совращала юношей, и трудно сказать, какая из ее многочисленных дочерей родилась от семени фараона, а какая от прекрасного случайного юноши. Но ее тоже ожидала позорная ссылка. Муж ее выгнал за кольцевую дорогу, где она в загородном доме воспитывала мальчонку Тутанхамона, предназначенного в мужья ее дочери.
Эти распутницы, несомненно, были связанны между собой какой-то непостижимой космической нитью. В длинном списке великих распутниц Клеопатра стояла бы не на последнем месте. Батюшка ее Птолемей…
