22
Ким шел к выходу из кафе. Из динамиков над барной стойкой негромко звучала песня. Он невольно прислушался.
И нет эмоций никаких.
Лишь память направляет их.
Заполонили улицы
Живые мертвецы…
Виктор поморщился, песня показалась ему жутковатой и совершенно неуместной в кафе.
– Простите, можно вас? – окликнул его бармен.
Ким повернулся к барной стойке.
– Меня?
– Да.
Ким подошел. Худощавый бармен, похожий на пожилого мальчика, наклонился к нему и тихо произнес:
– Я знаю, что происходит в нашем поселке.
Затем выпрямился и посмотрел на Кима заговорщицким взглядом. Виктор, невольно решив подыграть бармену, быстро посмотрел по сторонам, тоже чуть наклонился вперед и спросил:
– И что же здесь происходит?
Официант воровато огляделся и прошептал:
– Вы верите в посланников иного разума?
– Иного? – удивленно переспросил Ким.
Бармен кивнул:
– Да.
Ким не удержался от усмешки.
– Не уверен. А вы…
– Я пошутил, – сказал официант, растянув губы в улыбку. – Шутка. А вы купились?
Виктор пристально посмотрел ему в глаза. Бармен спокойно выдержал его взгляд. Ким пожал плечами и направился к выходу. Он чувствовал, что бармен смотрит ему вслед, но не обернулся. У него снова страшно разболелась голова. Две рюмки водки, которые он выпил, были явно лишними.
Как только двери за ним закрылись, бармен быстро зашел за плотную штору, которая отделяла бар от небольшого подсобного помещения.
– Я проговорился, – донесся из-за шторы его виноватый голос.
– Да, – отозвался другой голос, тихий, странный. – Ты проговорился.
– Прости. Трудно владеть информацией и не знать, с кем можно ею поделиться.
– Ты проговорился. Он может все рассказать.
– Хватит это повторять! Что мне теперь делать?
Повисла недолгая пауза, а затем тихий голос произнес:
– Ты должен ему помешать.
– Я… не смогу.
– Сможешь. Кто-то должен умереть. Ты же знаешь.
– Но почему? Почему кто-то должен умереть?
– Потому что они так сказали.
– А если они ошибаются?
– Они никогда не ошибаются. Кто-то умрет. И очень скоро. Так пусть это лучше будет кто-то другой, а не ты.
– Хорошо, – сказал после паузы бармен. – Пусть умрет другой.
Идти по вечернему поселку было неприятно. Туман оказался холодным, влажным и промозглым, и справиться с ознобом Киму не помог даже поднятый воротник.
Он быстро добрался до дома, открыл калитку и миновал двор, но перед тем как подняться по ступенькам крыльца вдруг остановился. Пару секунд Ким о чем-то размышлял, а затем, вместо того чтобы войти в дом, шагнул к тускло освещенному окну материной комнаты и осторожно заглянул в него.
В комнате горел ночник. На кровати сидел мужчина. Виктор плохо видел его лицо, но понял, что это тот самый мужчина, который сидел за столом. Мать возилась в шкафу. Достав что-то – кажется, кофту, – она подошла к мужчине и стала надевать ее на него, словно на ребенка. Мужчина никак на это не реагировал, он сидел на кровати, глядя в одну точку, будто оцепенел.
Надев на мужчину кофту, мать повела себя странно. Она опустилась перед ним на пол, обняла его колени и положила на них голову. Вжавшись щекой в ткань его брюк, мать вдруг заплакала и стала с нежностью гладить его ноги.
Стоя у окна, Ким смотрел на все это с открытым от изумления ртом.
Что все это значило? Мать нашла себе на старости лет покладистого мужчину и закрутила с ним роман? Но почему она скрывает его от Виктора? Почему ради какого-то левого мужика вытолкала сына из дома?
Виктор решил расставить все точки над «i».
Когда он вошел, мать как раз выходила из своей комнатки. Виктор остановился перед ней, не разуваясь и не снимая плаща. Посмотрел на нее пристальным взглядом и спросил:
– Мам, кто у тебя в комнате?
– Никого, – дрогнувшим голосом ответила она, не глядя Виктору в глаза.
– Неправда, – сказал Ким. – Мама, я устал от этих игр. Давай я просто войду туда и…
Мать заслонила собой дверь, очевидно, чтобы пресечь любую попытку Виктора проникнуть в комнату.
– Почему ты не даешь мне пройти? – с горечью спросил сын.
Мать молчала, сжав губы и настороженно и неприветливо глядя на него.
– Ну нет, мама, – сказал он тогда. – Я все равно туда войду.
Он взял ее за худые плечи и настойчиво и осторожно отодвинул в сторону. Затем шагнул к двери.
– Нет! – крикнула мать.
Но было поздно. Ким распахнул дверь и вошел в комнату. Мужчина сидел на кровати в той же позе, что и прежде, но теперь тусклый свет ночника падал ему на лицо. Он медленно повернул голову и посмотрел на Виктора холодными черными глазами.
Ким почувствовал, как к горлу подступает дурнота. Реальность подернулась пеленой и стала сновиденной, кошмарной, противоестественной.
– Ты? – хрипло пробормотал Виктор, с ужасом и изумлением глядя на мужчину.
Тот молчал, продолжая смотреть на Виктора своими страшными глазами, похожими на две черные щели, ведущие в пустоту.
В горле у Виктора пересохло, а в голове зазвучала дурацкая песенка, услышанная в кафе.
И нет эмоций никаких.
Лишь память направляет их.
Заполонили улицы
Живые мертвецы…
Ким пошатнулся и схватился рукой за дверь, чтобы не упасть. Сзади к нему подошла мать. Услышав скрип половицы, Виктор обернулся и успел увидеть, как что-то черное стремительно обрушивается ему на голову.
Потом перед глазами с треском расползлась багровая темнота, и Виктор почувствовал, что летит в пропасть. Ускользающим сознанием он успел выхватить из тьмы последние слова матери: «Ты больше не отнимешь его у меня, маленький ублюдок! Больше не отнимешь!»
И что-то снова обрушилось ему на голову. Багровая темнота перед глазами рассыпалась на тысячи огненных кусков, и Виктор отключился.
Ему не суждено было увидеть, как мать отшвырнула от себя окровавленную кочергу, как бросилась к мужчине, сидящему на кровати, и как обняла его, бормоча сбивчивым безумным шепотом: «Никому тебя больше не отдам. Никому. Никому…»
23
В лесу было темно, но Егора Соболева это не особо напрягало. Он прекрасно знал эти места, исхоженные им вдоль и поперек, и мог бы даже обойтись без фонарика, если бы ночь была лунной и по земле не стлался этот отвратительный зловонный туман, принесенный северным ветром с Черных болот.
