Впрочем, в селении Нью-Рошель их всегда ненавидели. В таких местечках питаются слухами многолетней давности; каждую приходящую газету читают всей деревней по два месяца, прежде чем берутся за новую. Зато дороги тут хороши, дома добротны, люди живут долго, дети умирают редко. Законопослушные жители Нью-Рошеля все как один явились исполнить свой гражданский долг и проголосовать за того, кого укажут уважаемые в деревне люди – местные тори. Регистрировались, важно произносили длинные, увесистые, часто двойные фамилии, неторопливо чертили свой крест. Внезапно точно две шальные пули впились в эту скучную добропорядочность: это худой сутулый человек, незаметно стоявший в очереди, назвал свое имя – Том Пейн.
Два удара хлыстом по застоявшейся кляче, два набатных колокола в сонной тишине… Том Пейн!
Великие имена, известные всему миру, могли ничего не говорить славным фермерам Нью-Рошеля, но это имя знали даже здесь! Ведь он был Здравый Смысл – его книжку с таким названием пронес в своем тощем ранце каждый солдат Континентальной армии, завоевавшей для этих фермеров свободу жить, работать и богатеть.
Когда-то эта армия, измотанная неудачами, начала буквально разваливаться на глазах ее командира – Джорджа Вашингтона, который и сам еще не мог четко объяснить, зачем бросил богатое имение и все земные радости и застрял под Бостоном во главе горстки ленивых, своевольных янки и куда все это может их завести. Он просто любил землю, уважал достоинство людей, на ней трудившихся, ненавидел алчность англичан, презирал их короля… Но как это высказать, как дать зачатой и уже выношенной нации обоснование – почему нужно еще поднатужиться и наконец родиться на этот прекрасный и опасный свет. Он был хорошим хозяином и становился неплохим генералом, но тут требовалось иное. Армия нуждалась в слове!
Том Пейн, англичанин, бывший корсетник из Тетфорда, нищий журналист, написал тоненькую книжку под названием «Здравый смысл», в которой сумел втолковать маленькому человеку, для чего нужно ему восстать из грязи, как заявить свое право и как его отстоять. Солдат Пейн прошел с континентальной армией весь ее путь; он всегда был там, где страна впадала в кризис, и очередной «КРИЗИС» – набранный крупно, чтобы читать у костра на бивуаке, выходил из-под его пера. Джефферсон, составляя проект Декларации независимости, опирался на «Здравый смысл» Пейна, да и само название нового государства – Соединенные Штаты Америки – было впервые произнесено именно им – вечным солдатом революции, сторонившимся чинов и званий, нищим и неприкаянным Томом Пейном.
Будут еще знаменитые «Права человека», «Век разума», много чего. Никогда не будет только респектабельности, жизненного обустройства, статуса. Хотя зачем оно тому, чье имя известно даже в Нью-Рошеле?!
И вот теперь он стоял перед избирательной комиссией, чтобы совершить последнее в жизни дело – поставить свой крест под тем, за что боролся.
– В выборах участвуют только лица, имеющие гражданство, – ответил председатель комиссии, – А вы не являетесь гражданином Соединенных Штатов Америки.
– Но я – Пейн! Том Пейн!
– Здесь вы никто, – был ответ.
И все покатились со смеху. Этот старикашка мог иметь всё, но не позаботился о малом.
Он еще пробовал возмущаться, что-то доказывать… Но потом махнул рукой и поплелся прочь – сутулый и нелепый, негражданин Пейн – никто среди славных граждан Нью-Рошеля.
Брызги на знамени
В 1932 году Эрнст Рем, руководитель штурмовых отрядов, был еще для партии человеком незаменимым. Но его репутация отвязного гомосексуалиста, – что было делать с ней?! «Делайте что хотите, – заявил Гитлер своему окружению. – Через месяц у меня встреча с военным министром. К этому времени грязного белья не отстирать, но можно составить духи покрепче! Чтобы хоть пресса перестала воротить от Эрнста нос!»
«Духи покрепче» взялся составить Гиммлер. В его понимании перешибить зловоние порока могла бы, например, жалость, сочувствие к носителю этого порока со стороны неискушенного обывателя.
21 октября 1932 года посетители маленького кафе «Метрополис» в восточном пригороде Берлина напоминали участников детской игры «замри» и только дико вращали глазами на двухметровых парней в черном, тускло глядящих поверх голов. Если кто-то делал попытку подняться, его тотчас швыряли на место. «Метрополис» посещали в основном молодые актеры и безработные леваки, недавно объединившиеся в маленькую партию, которая и проводила тут свои бестолковые и сумбурные заседания. Гиммлер и выбрал ее за случайный состав, идейный разброд, а главное – за удаленность от центра и безответность этих несчастных, на которых можно свалить что угодно: едва ли полиция станет разбираться с ними всерьез.
Через десять минут после появления эсэсовцев в кафе вломились другие персонажи. Их коричневые рубашки были хорошо известны берлинцам; многим были знакомы и их дубинки, которыми те принялись молотить по столам, спинкам стульев и стенам, словно подстегнув действие пьесы абсурда; раздался женский визг, звон посуды; все пришло в хаотическое движение, из которого под шумок выдернули троих и утащили в подсобку, где дожидался Гиммлер. Он тут же вышел, прошел в зал и отдал приказ. Все стихло. Коричневые убрались, а черные начали наводить порядок: поднимали стулья, сгребали осколки. Гиммлер принес извинения посетителям, объяснив, что они только что сделались свидетелями ареста опасных заговорщиков, покушавшихся на жизнь начальника штаба СА, героя войны, полковника Эрнста Рема.
Потом Гиммлер вернулся к арестованным. Трое безработных – двое молодых и один пожилой вели себя спокойно, уверенные, что произошла ошибка.
– Нас с кем-то спутали, – сказал пожилой Гиммлеру. – Вы ищите, кого вам нужно, а мы ни при чем.
– Разберемся, – доброжелательно кивнул Гиммлер.
«Заговорщиков» вывели из кафе к машинам. Дальше «сценарий» предполагался такой: всех троих отвезут в штаб СА и станут допрашивать. Опытные адвокаты, которых предложат арестованным, напустят туману, прижмут клиентов к стене, затем предложат деньги. Утром трое (и одного достаточно) заявят в полицию об участии в заговоре с целью покушения. Нацистская пресса поднимет шум. И дело будет сделано – каждый получит свое: «жертва» Рем – сочувствие, «злоумышленники» – год условно и кругленькие суммы, а Гиммлер – благодарность от фюрера.
Но тут произошло неожиданное. Один из «заговорщиков», самый молодой, когда его подвели к машине, внезапно вильнул, как заяц, в сторону и бросился бежать. Штурмовик из уличного оцепления, шутя, сделал ему подножку, и парень покатился по мостовой. В том месте, где он упал, большой камень оказался весь залит кровью. Брызги крови и мозга попали на знамя СС и на мундир Гиммлера. Когда мальчишку подняли и встряхнули, изо рта у него хлынула кровь; он перестал дышать.
Гиммлер почистил платком китель, велел свернуть знамя и всем уезжать. В штабе он прошел к себе кабинет и вызвал самого сообразительного из адъютантов Карла Вольфа.
– Отыщите семью мальчишки и заплатите им за молчание. Потом переправьте через границу, – приказал Гиммлер.
