— Речь не о том, чтобы трахнуть Элис, — его слегка передернуло. — Конечно, нет. Элис для тебя всего лишь начало кое-чего более серьезного. Я имею в виду, что у тебя есть предназначение, а у меня нет.
Затем он процитировал пару строчек из Йейтса:
Кто лучшим в жизни не сумел разжиться,
От бед забвенья ищет на груди девицы.
[9]
Я представлял себе воскресный ритуал как нечто вроде дружеского собрания и даже подумать не мог, что на меня будет возложена иная роль, нежели роль зрителя и голоса из хора. И вот я сидел за столом, лишившись дара речи, и думал только о том, как мне из всего этого выпутаться. Пойти, может, к зубному… но стоматологи по воскресеньям не работают… сеанс экзорсизма, на который я записался несколько недель назад и отменить который теперь невозможно… или просто подождать воскресного утра и притвориться мертвым?..
Потом принесли десерт, и мы с Гренвиллем стали болтать о всяких посторонних вещах вроде его плана взять меня с собой в конце месяца на гонки в Мане. Гренвилль убежден, что я, само собой, хочу отправиться с ним в эту ежегодную ритуальную поездку — это ему кажется само собой разумеющимся, потому что он видит себя моим покровителем.
— Мне не следовало так много говорить. Все это попадет в твой чертов дневник, как, впрочем, и в мой тоже. Тоска зеленая.
У нас еще несколько поручений — все в районе Сент-Джеймс. Надо заказать несколько корзин вина к воскресному ритуалу. Забрать заказанные Магистром рубашки. Это скучно, но это не заняло столько времени, сколько предполагал Гренвилль.
— У нас полно времени, — сказал он, — Я предлагаю посвятить его твоему образованию. Мы недалеко от Сохо. Я могу сводить тебя к проституткам или в казино. Так куда?
— Казино. Никогда не был в казино, — (Впрочем, к проституткам я тоже никогда не ходил. Может, я берегу себя для Элис.)
С площади, залитой ослепительным солнечным светом, мы перенеслись в царство теней. Клуб «Четырехлистный клевер» занимал сравнительно небольшой подвальчик в Сохо. Напитков здесь было хоть отбавляй, и я пил как сумасшедший, чтобы забыть про Элис. Появятся ли во время воскресного действа демоны? Но зачем нужны демоны, если мы и без них занимаемся разными гнусностями? Фишки, рассыпанные на зеленом, залитом светом низких ламп, сукне, кажутся такими красивыми — большие розовые квадратики, желтые овальчики, продолговатые — цвета слоновой кости, и маленькие зеленые кругляши. Гренвилль решил сыграть в «железку». Он элегантным движением поддернул рукава пиджака, когда сорвал банк. (Неужели и я когда-нибудь отважусь попросить его научить меня так поддергивать рукава?)
10 июня, суббота
Спал плохо, мешали мысли о воскресном испытании. Я ненадолго проваливался в сон, потом просыпался, содрогаясь при мысли о том, что я — в объятиях Элис и ее жабья физономия трется о мое лицо. Теперь у меня больше нет проигрывателя — плохо. За завтраком Фелтон сказал мне, что люди жалуются, что я слишком громко слушаю музыку по вечерам. (Спорю, что это была Агата.)
— Если ты откажешься от проигрывателя, то это, разумеется, будет расценено как знак доброй воли.
Еще одно маленькое испытание. Но каждая принесенная жертва делает меня сильнее. То, что не убивает, делает нас сильнее. Распрощавшись с проигрывателем, большую часть утра я провел в библиотеке Ложи — заполнял карточки. Незадолго до полудня зашел Гренвилль и уселся на стол, рассыпав при этом стопку карточек.
— Суббота, а мне скучно. Так и знал. Может, чем-нибудь меня развлечешь?
Я задумался. Во-первых, я подумал, почему он проводит со мной так много времени. А во-вторых, чем мне развлечь Гренвилля. Может, сделать ответное предложение сводить его к проституткам? Наконец я решил.
— Свожу-ка я вас в Арт-Лабораторию.
Гренвилль взглянул на меня с недоверием, но пожал плечами.
На дверях Арт-Лаборатории висело еще не высохшее объявление, написанное яркими разноцветными буквами: ТЕАТР МАГИИ. ВХОД ОГРАНИЧЕН. ТОЛЬКО ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ! Гренвилль с ухмылкой вошел вслед за мной. В ресторане Арт-Лаборатории я предложил ему макробиотическое меню: коричневый рис с кунжутом, тибетский ячменный хлеб, салат из соевых бобов и персиковый чай. После нескольких ложек Гренвилль откинулся на спинку стула и мрачно воззрился на свою тарелку.
— Чертовски скверное начало. Вот, наверное, отчего ты такой тощий. Что дальше? Куда теперь?
Люди за соседними столиками смотрели на Гренвилля с благоговейным трепетом. В их наркопараноидальных умах любой человек в костюме казался агентом полиции — но только не в таком костюме, как у Гренвилля.
Я ответил, что мы никуда не пойдем, потому что после обеда здесь, в Арт-Лаборатории, состоится показ фильма Кеннета Энджера «Открытие храма наслаждений». Гренвилль никогда не слышал об Энджере, что, впрочем, неудивительно. Члены Ложи в Швейцарском Коттедже далеки от достижений американского культурного андерграунда. Когда я сказал Гренвиллю, что Энджер — режиссер экспериментальных фильмов, он скривился.
— В моем лексиконе «экспериментальный» — это всего лишь вежливое название для всякой скучной и претенциозной дешевки, — заметил он.
Программа Арт-Лаборатории полна сюрпризов. Фильм «Пламенеющие создания» Джека Смита в дневной программе не значился. Да и как он мог значиться, если это запрещенный фильм без лицензии Комитета по цензуре? Тем не менее его показали перед фильмом Энджера. Гренвилля глубоко шокировали кувыркания трансвеститов и сцены насильственного куннилингуса. Честно говоря, меня это тоже шокировало, когда я смотрел этот фильм впервые, но сегодня я смотрел «Пламенеющие создания» уже в третий раз. «Открытие храма наслаждений» я смотрел уже по пятому разу. Не считая нас с Гренвиллем, публика состояла из кинолюбителей, которые думали, что смотрят фильм. Но на самом деле Энджер поставил ритуал, обрекающий их души на проклятие. «Открытие храма наслаждений» — это сборище оккультистов. После окутанных дымом титров следуют призывания Гора — Венценосного младенца. Великий Зверь, Шива, и его супруга Кали приветствуют гостей на обряде. Среди приглашенных Лилит, Изида, Пан и Астарта. Роль Гекаты исполнял сам Кеннет Энджер. Чезаре — сомнамбула из фильма «Кабинет доктора Калигари» — воскрешен и принимает участие в мероприятии в роли дворецкого, а призрак Кроули, явившийся в голубоватой дымке, неотступно следует за участниками обряда. Яркий блеск и обилие плоти привораживают глаз. Это похоже на психоделический мюзикл, снятый в лавке старьевщика, где все отполировано до блеска. Но язык тела — это не просто актерская импровизация — жесты явно заимствованы из того же источника, что церемонии, совершающиеся в Ложе.
Когда гости на экране начинают беззвучно произносить тосты в честь успеха своего предприятия, поднимая чаши с яхе (ядовитым и одновременно приводящим в состояние экстаза напитком), сидящий рядом Гренвилль достает серебряный портсигар, открывает его и протягивает мне, чтобы я угощался. Портсигар набит аккуратно свернутыми косяками. Поскольку Гренвиллю кажется отвратительной привычка хиппи затягиваться одним косяком, мы закуриваем каждый свой. Под влиянием избыточной образности, марихуаны и славянской страстности в звуковом оформлении фильма я уплываю в мир грез. Гашишный дым, тенью промелькнув по экрану, клубясь, собирается под низким потолком, напоминая сгущающуюся эктоплазму какого-то экстрасенсорного проявления. Целлулоидная фантасмагория была надувательством. Нет, двойным надувательством; магия — это ложь, и кино — это ложь, соответственно — это древний и современный способы торговли иллюзиями. Оператор и чародей одинаково манипулируют светом и тьмой. А мы, зрители, заживо похоронены в темном склепе древней иллюзии.
