В последующие часы я сделал столько снимков телефонных будок у магазинчиков для туристов и на рынках, что их хватило бы до конца моей жизни. Чтобы сфотографировать будку в десяти ярдах от бензозаправочной станции компании «Бритиш петролеум», мне пришлось ждать целую вечность, когда появится возможность пересечь главную магистраль города. Я обнаружил по крайней мере шесть телефонных будок, которые выглядели так, словно их привезли из другой страны и нелегально подсоединили к линии электропередачи. Неудивительно, что они не были зарегистрированы компанией «Тюрк телеком».
На исходе дня я оказался на маленькой площади, успев к тому времени стереть ноги и измучиться от жажды. Присев за столик в кафе на открытом воздухе, я уже собирался заказать пиво «Эфес», но, к счастью, в должной мере сохранил контроль над собой, понимая, что в состоянии гнева и отчаяния вряд ли ограничусь одной порцией. Заказав вместо пива чашечку кофе, я приступил к делу, которого весь день избегал: достал из рюкзака папку с документами, касающимися смерти Доджа – несчастья, на котором мы с Шептуном так сильно погорели.
Не прошло и двадцати минут, как я сообразил: что-то здесь явно не так. Разгадка таилась не в допросах, криминалистической экспертизе или анализе материала, отснятого камерами наблюдения, а в отчете токсикологов.
Как и многие другие файлы, он был переведен на английский для Камерон. Детектив Кумали сказала правду: в организме погибшего были обнаружены наркотические вещества, но я сомневался, что она хорошо понимала, насколько высок их уровень. Он был достаточно велик, чтобы нарушить трезвость рассудка и способность сохранять равновесие. Об этом говорилось на последней странице отчета медицинского эксперта.
Достаточно велик? Сущий вздор! Молодой миллиардер был буквально накачан стимулирующими препаратами. Мое знание медицины и собственный печальный опыт подсказывали, что такая передозировка наркотических веществ не могла возникнуть в его кровотоке за считаные часы. У Доджа случился эпический кутеж: он длился, по моим расчетам, три или четыре дня.
В отличие от Кумали и ее команды криминалистов, я ясно представлял, какое воздействие произвела на организм Доджа дьявольская смесь наркотиков. Конечно, там был метамфетамин – кто без него обходится в наши дни? Кроме того, его верный закадычный друг гаммагидроксибутират, или «легкий трах», чтобы смягчить перепады настроения, и хорошая добавка экстази – для успокоения души. Сон – извечный враг того, кто пустился в разгул, вот почему в теле Доджа были обнаружены следы кокаина, который помогал ему бодрствовать. Я был уверен: человек, который пережил четырехдневную наркотическую атаку, принимая коктейль из этих веществ, едва ли заинтересовался бы фейерверком. Это всего лишь детская забава по сравнению с тем шоу со световыми эффектами, которое происходило в его голове и гениталиях.
Потом я вспомнил тревожное ощущение, возникшее у меня в связи с биноклем. Мелькнула мысль: зачем нужен бинокль, чтобы наблюдать фейерверк, взрывающийся у тебя над головой? И зачем идти на дальнюю границу участка, стоять на краю утеса? Разве лужайка или террасы не дают хорошего обзора? Даже заядлые наркоманы не лишены начисто инстинкта самосохранения. Нет, что-то иное побудило парня, пребывавшего в состоянии тяжелой наркотической интоксикации, схватить бинокль и направиться к обрыву.
Я не располагал ответами на многие вопросы, но был уверен: ситуация вовсе не столь безрадостна, как мне представлялось в офисе детектива Кумали, когда я плавал в волнах ее презрения и запаха красного жасмина.
Снова захотелось выпить бутылочку «Эфеса». «Лучше воздержаться, – подумал я. – Надежда даже опаснее отчаяния».
Что мне по-настоящему было сейчас нужно, так это машина.
Глава 20
Французский дом достаточно легко найти, если вы, двигаясь в сторону Бодрума, достигнете южной оконечности мыса, выедете на длинную дорогу, петляющую под кипарисами, и будете ехать, пока она не кончится.
Когда я добрался до места, уже почти стемнело. Дорогу перекрывали большие ворота из кованого железа, завешенные от любопытных глаз черным брезентом. Они были закрыты, а фонари на каменных столбах не горели. В маленькой роще стояла почти незаметная полицейская машина, и, когда я остановился, толстый коп высунулся из окна и начал что-то кричать по-турецки, отгоняя меня.
Я выключил мотор и вышел из машины. Коп с рычанием распахнул дверцу, и его рука потянулась к дубинке. Должен сообщить, что турецкие полицейские не привыкли повторять свои приказания дважды, но я опередил его, вытащив значок агента ФБР и показав ему, пока он еще не успел приблизиться.
Секунду полицейский с раздраженным видом смотрел на него, а потом вернулся в свою машину. Я слышал, как он спорил с кем-то по радио, потом, приняв указания, подтянул штаны и не торопясь приблизился к маленькой калитке для пешеходов, открываемой электронной клавишной панелью. Устройство, вделанное в бетон, было версией с двенадцатью цифрами, изготовленной на заказ в защищенном исполнении. Было невозможно снять его лицевую панель, чтобы изменить компоновку схем. Две камеры, установленные на высокой стене, – одна неподвижная, другая с широким охватом и регулируемым движением – держали нас под наблюдением. Со второй попытки коп, глядя на клочок бумаги, сумел набрать правильный код. Калитка раскрылась, и он отступил назад. Проходя мимо него, я почувствовал запах перегара.
Ворота, щелкнув, затворились у меня за спиной. Огороженную территорию окружало засаженное травой пространство шириной в сотню футов. Я догадался, что это электронный ров, контролируемый камерами и, возможно, оснащенный датчиками движения. Никто посторонний, если бы даже ему удалось взобраться на стену, не имел ни малейшего шанса незаметно преодолеть ее и добраться до аллеи на дальнем конце лужайки. Дом был выстроен несколько десятилетий назад, когда Бодрум был малоизвестной рыбацкой деревушкой, но даже тогда кто-то пошел на беспрецедентные меры, чтобы обеспечить свою безопасность. Я терялся в догадках, зачем ему это понадобилось.
Громко хрустя гравием на подъездной аллее, я вступил под свод ветвей, образующих своего рода туннель. Чем дальше я шел, тем мрачнее и тише становилось вокруг. Сам не знаю почему, я расстегнул пиджак, так что легко можно было выхватить беретту, заткнутую сзади за пояс брюк. Это место и темнота действовали на меня угнетающе.
Аллея обогнула бездействующий фонтан, впереди я увидел дом, вид которого ничуть меня не успокоил: он был огромным и мрачным. Еще когда я смотрел на особняк издалека, через бинокль, он казался мне зловещим, а вблизи и вовсе подавлял. Большинство домов, даже старых, выстроенных в живописных местах, спроектированы так, чтобы вписаться в окружающий ландшафт, они имеют большие окна и застекленные веранды. У Французского дома были широкие карнизы, дубовая входная дверь и окна, расположенные в углублении фасада из белого камня. Впечатление создавалось такое, словно хозяин особняка искал уединения. Это ощущение еще больше усиливалось из-за того, что все жалюзи на фасаде были закрыты.
Я обогнул угол дома, стараясь держаться подальше от стен, где сгущалась темнота, прошел мимо вертолетной площадки и каменного здания для охранников рядом с гаражами. Там никого не было. Заметив тропинку, я вышел через калитку в высокой ограде на расположенную террасами лужайку. Вид был замечательный: ожерелье далеких островов, освещенный прожекторами замок крестоносцев, опоясывающие бухты огни Бодрума. Но меня ничто не радовало. Можете назвать это паранойей, но я не мог избавиться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной из особняка.
