Наконец он опустил голову на руки и уплыл куда-то далеко, в некое пространство между молитвой и смертельной усталостью. Дело сделано, дальнейшее уже не в его власти. Чувство облегчения было таким сильным, что глаза саудовца обожгли слезы. Тяжелая ответственность последних трех лет, огромное бремя работы во имя Аллаха были теперь с него сняты. Снаряды летели в цель, и судьба его миссии, благосостояние мусульманских наций, сама возможность выживания всего чистого, что еще оставалось в мире, зависели теперь от системы охраны границ, которая, как считал Сарацин, была такой слабой, что ее фактически не существовало. Но тут уже в любом случае от него ничего не зависело: то, что мог, он сделал, все теперь в руках Всевышнего.
С растущим чувством освобождения Сарацин поднял голову и слез с водительского места. Он вернулся на склад, прошел к своему запирающемуся шкафчику и полностью опустошил его. В первый и единственный раз с начала своей работы в «Чироне» он не стал ждать конца смены: закинул рюкзак на плечо, прошел незамеченным через ворота и с легким сердцем вышел на пустую дорогу под моросящий дождь.
Сарацин вернулся в свою маленькую квартирку, где имелись только кровать, стол и умывальник в углу. Он вытащил еду из буфета, уложил в рюкзак запасную одежду, оставил ключи на столе и вышел, хлопнув дверью. Он не стал ни получать причитающийся ему заработок, ни возвращать себе деньги, уплаченные вперед за квартиру по страховому депозиту. Даже не попрощался с людьми из мечети на Вильгельмштрассе, которые сделали ему столько добра. Исчезновение Сарацина было столь же таинственным, как и его появление.
Он быстро прошел через утренний город к железнодорожному вокзалу, купил билет, и несколько минут спустя к перрону подошел скорый поезд до Франкфурта. Добравшись до места назначения, Сарацин забрал из арендованной на длительный срок ячейки в камере хранения свой багаж и набор медицинских инструментов. Потом уединился в кабинке туалета, где переоделся в обычную одежду, вновь превратившись в ливанского врача, приехавшего на конференцию в выставочном центре «Мессе Франкфурт».
В последние недели, когда его миссия двигалась к завершению, саудовец часто думал о том, что делать дальше. У него не было желания оставаться в Германии, как, впрочем, и причины возвращаться в Ливан. Сарацин знал: нужно подождать немного, и черная оспа, эта чума двадцать первого века, словно бомба, взорвет общественное сознание. Она начнет проявлять себя медленно, как горящая спичка в соломе, но быстро станет, как говорят ученые, саморазвивающимся процессом, и вскоре весь амбар запылает.
Америка, этот великий неверный, станет эпицентром взрыва: уровень смертности там достигнет астрономических масштабов. Лишившись защитника, Израиль откроет свое брюхо, оказавшись во власти ближних врагов. Когда резко уменьшится экономическая активность и рухнет цена на нефть, правящая саудовская элита не сможет больше откупаться от собственного народа, уповая на поддержку Соединенных Штатов, и развернет устрашающие репрессии. Однако этим она только посеет семена своей будущей гибели.
Вскоре мир станет закрытым, и путешествия окажутся невозможны. Государства будут искать безопасности в карантине и изоляции, некоторые преуспеют в этом больше других. И пусть даже миллиард человек умерло от оспы за сто лет, предшествовавших ее искоренению, ничего подобного созданному им вирусу, включая ВИЧ, в современном мире просто не было. Никто не в силах предсказать, куда потекут реки инфекции и во что все это выльется.
Поскольку «время умирания», как он сам определил его, неуклонно приближалось, Сарацин все больше испытывал желание быть рядом с любимым сыном, и не важно, что там произойдет с миром. Если кто-то лишится жизни, значит такова воля Аллаха. Все, чего у Него просит Сарацин: держать в объятиях своего ребенка, иметь возможность сказать ему, что им нечего бояться – ни в этом мире, ни в будущем. Если Аллаху будет угодно, чтобы они остались живы, Сарацин увезет сына в Афганистан, когда это станет осуществимо. Вместе они станут гулять по тенистым берегам рек, и, может быть, Сарацин покажет мальчику горные склоны, где его отец когда-то сбивал смертоносные вражеские вертолеты «хайнд». Лето сменится осенью, и они отправятся в путь через далекие долины в крепость Мохаммеда Абдул-хана. Разве есть на земле место лучше, чтобы воспитать сына среди храбрых и набожных людей? А когда придет время, они вернутся в Саудовскую Аравию, чтобы вместе радоваться жизни в краю, где он оставил свое сердце, и тут Сарацин встретит свою старость.
Быть рядом с любимым сыном. Эта мысль укрепляла дух Сарацина, пока он жил в Карлсруэ. Однажды вечером саудовец отправился в интернет-кафе, порылся в Сети и подыскал в Миласе домик, подходящий для благочестивого мусульманина. Его можно будет снять в аренду.
Решено: он вновь появится во Франкфурте в обличье доктора, а потом сядет на самолет и полетит в Бодрум.
Глава 10
На частном реактивном самолете, если лететь с максимально допустимой скоростью, расстояние между Джиддой и сектором Газа можно преодолеть очень быстро. Всего-навсего каких-то два часа, и вот уже вы попадаете на эту территорию, врезавшуюся клином между Израилем и Египтом, землю крайней, просто невероятной нищеты, ставшую убежищем для полутора миллионов не имеющих гражданства арабов и по меньшей мере двадцати групп, признанных Государственным департаментом США террористическими организациями.
Бейрутская резидентура распорядилась, чтобы «гольфстрим» торговца оружием был заменен принадлежащим ЦРУ «лирджетом». В отличие от пупрурно-золотой безвкусной роскоши, салон этого самолета был скромно расцвечен тремя оттенками бежевого. Такой интерьер, по крайней мере, не вызывал у меня мигрени. Несомненно, это было преимуществом «лирджета», недостатком же его, причем весьма существенным, оказалось отсутствие спальных мест. Я был вынужден всю дорогу сидеть, да и полюбоваться через иллюминатор было нечем, кроме бесконечных нефтяных вышек. Меня развлекали лишь собственные мысли.
И признаться, они оказались неважными компаньонами. Нельзя сказать, что я тщеславен, но умеренной дозой профессиональной гордости, несомненно, обладаю. И вот сейчас, когда я находился в самолете на высоте тридцать тысяч футов, спрятаться от себя было некуда. Приходилось взглянуть правде в глаза: я сошелся в схватке с Захарией аль-Нассури и он одержал надо мной верх.
Наверное, у меня с самого начала не имелось шансов: он был слишком умен и ловок, чтобы я мог поймать его. Шутка ли сказать, человек, который пять сотен миль вез негашеную известь в горы Гиндукуша на вьючных лошадях, пробираясь через едва ли не самую труднопроходимую местность на земле! Сарацин тщательно планировал каждый свой шаг, каждую мельчайшую подробность.
Безусловно, этот тип предвидел и то, что люди моей профессии попытаются разыскать его. Подобно беглецу, спасающемуся от погони по свежевыпавшему снегу, Сарацин заметал следы: еще четырнадцать лет назад купил свидетельство о смерти и с тех пор жил по фальшивому паспорту. Он слишком сильно опережал меня, чтобы его можно было поймать.
Однако нас вряд ли можно упрекнуть в некомпетентности: разве была у нас возможность хоть в чем-то действовать иначе? Из десяти человек, знавших страшный секрет, восемь были правительственными чиновниками, которые не только хранили молчание, но и действовали с поразительным проворством. Без риска впасть в хвастовство, скажу, что два других члена группы, Шептун и я, были одними из лучших в мире спецслужб, да к тому же вооружены всеми ресурсами и технологиями, которые только могла предложить самая могущественная страна на свете. Мы, как хищники высшего порядка, были жестко запрограммированы на охоту…
