Все ребята вдруг высыпали из кухни в коридор. Питер стоял впереди, закатав рукава свитера на тощих ручонках и повязав посудное полотенце вокруг пояса как передник. Они все держали тряпки, швабры, щетки и ведра.
С ними была Луиз – длинные волосы подвязаны косынкой. Жюстина, вооружившись половой щеткой, замыкала группу – на ней был полосатый фартук Майка.
– Мы все будем убираться, – объявил Питер. – Ужасно несправедливо, что ты должна все делать в одиночку. Мы тебе поможем. Будет весело!
– Ничего не вижу веселого, коротышка! – сказала Жюстина, жонглируя щеткой.
За ней следом заговорила Луиз:
– Мы так же виноваты, как и ты, Трейси. Все сошли с ума. Питер прав: мы все должны направить нашу агрессию в нужное русло, на работу по дому.
– Итак, войска, за дело! – скомандовал Питер. Он взглянул на меня. – Хорошо, Трейси?
Впервые у меня не нашлось слов. Я только отчаянно кивала, моргала и надеялась, что не разревусь и не опозорюсь. Мы разрешили Хлюпику Питеру нами командовать и распределять обязанности – так было проще, иначе бы мы, ребята постарше, без конца спорили.
Мы включили радио на полную громкость. Из каждого угла Дампинг-Граунд доносился рок или рэп, и мы с энтузиазмом принялись за дело.
Окликнув нас сквозь шум, вошла Илень-Мигрень. Съежившись, она отступила назад, зажав уши, но когда Дженни и Майк ввели ее в курс дела (для этого им пришлось немного покричать), она радостно захлопала в ладоши и начала суетиться вокруг нас, поздравляя всех с пробуждением командного духа.
– Это отражает саму суть Рождества, праздника, символизирующего любовь, заботу и стремление поделиться с другим всем, что у тебя есть, – верещала она, напялив на голову свои рога северного оленя и крутясь вокруг, одобрительно похлопывая каждого по спине.
Удивительно, что после выступления Илень-Мигрень-Рогатый-Олень ребята не подумали: с какой стати я здесь скребу, когда мог бы смотреть телевизор, или играть на своей игровой приставке X-box, или просто валяться на кровати, ковыряя в носу, потому что совершенно точно не люблю Трейси Бикер, и мне на нее наплевать, и уж конечно я не хочу нести наказание вместе с ней.
Но, как ни странно, они не обращали на нее внимания, продолжая вытирать пыль, мыть пол и пылесосить. Я чувствовала, как во мне смывается и счищается до блеска все грязное, неопрятное и чумазое. Может быть, я им хоть чуточку нравлюсь?
После рейда в шкаф Илень, где хранились принадлежности для поделок, у меня кое-что осталось. В ту ночь я долго колдовала над большой открыткой. Я нарисовала Дампинг-Граунд и всех ребят, стоящих у дома и вооруженных тряпками, щетками и швабрами. Я даже красиво изобразила Жюстину, хотя очень хотелось перечеркнуть ей глаза и пририсовать торчащие из носа козявки.
Себя, лучезарно улыбающуюся, я поместила в самый центр.
Вокруг рисунка я изобразила солнечные лучи, а затем написала очень красивыми, переливающимися разными цветами печатными буквами, расположив их над головами ребят в форме радуги: СЛУЖБА УБОРКИ ТРЕЙСИ БИКЕР: СПАСИБО ВСЕМ ЗА ПОМОЩЬ!
Прокравшись вниз, я прикрепила открытку к столу, чтобы все увидели ее за завтраком.
Я стащила полпакета кукурузных хлопьев и апельсин, чтобы позавтракать в своей комнате. Мне не хотелось крутиться около, когда они заметят открытку. Было бы как-то неловко. Я не привыкла подлизываться и говорить «спасибо». Нельзя было показать слабинку.
Я привыкла быть самым трудным ребенком в детском доме. Было бы нелепо раскисать теперь. Я изо всех сил старалась быть злой и раздражительной. Собрала всю волю в кулак, чтобы дерзить учителям и ссориться с ребятами, но это оказалось непросто. Поймала себя на том, что на спортивной площадке делюсь шоколадным батончиком с Питером, и помогаю подняться какому-то малышу, который упал, и возвращаю мяч в игру, поступая как мисс Паинька – Две Кроссовки
[5]
, а не как Буйная и Ужасная Трейси Бикер.
Когда все отправились на репетицию «Рождественской песни в прозе», я стала гадать, кого из трех девчонок-кукол мисс Симпкинс выберет на роль Скруджа. Я, конечно, порадовалась, что все они ни на что не годятся.
На середине первого урока за мной прислала миссис Дарлоу.
– Ах, Трейси, – печально сказала мисс Браун. – А сейчас-то ты что натворила?
– Ничего, мисс Браун. Я целый день вела себя как ангел!
Кажется, мисс Браун мне не поверила.
Я не могла ее винить. Она не была обязана знать, что теперь я Бикер Безгрешная – Добрая и Ласковая.
Я потащилась в кабинет миссис Дарлоу, гадая, станет ли она обвинять меня в чужих проступках. Может быть, она думает, что это я написала грубый пошлый стишок на стене туалета для девочек? Или считает, что это я приклеила суперклеем учительский стул? Может, она подозревает, что это я оторвала водосточную трубу, когда карабкалась по ней за мячом? Все это я делала в прошлом, но не теперь. И все равно меня обязательно в чем-нибудь обвинят.
Устало вздохнув, я постучала в дверь кабинета миссис Дарлоу, решив, что бесполезно отстаивать свою невиновность перед такой мрачной, не желающей прощать дамой. Бесспорно, она готовится СУРОВО НАКАЗАТЬ Трейси Бикер.
Я представляла себе, как она выбирает самый хлесткий кнут и орудия пыток для носа и больших пальцев, смахивая ненужные бумаги со своего стола, чтобы растянуть меня на нем как на дыбе. Я бы выползла из школы растянутая во все стороны как резинка, с кровавыми подтеками на исполосованной спине, изуродованными пальцами и порванным носом, свисающим ниже подбородка.
На миссис Дарлоу был брючный костюм сурового черного цвета. Она сидела за письменным столом, подперев подбородок руками, хмуро глядя на меня поверх своих очков.
– Проходи и садись, Трейси Бикер, – сказала она.
Она всегда называет меня по имени и фамилии, хотя другой Трейси в школе нет.
– Как ты сегодня? – спросила она.
– Похвастаться нечем, миссис Дарлоу, – ответила я.
– И мне тоже нечем, Трейси Бикер, и мне тоже.
Она взяла большую стопку бумаги, листы которой были сплошь исписаны именами.
– Знаешь, что это?
Я промолчала, почувствовав, что не стоит говорить «листы бумаги».
– Не знаю, миссис Дарлоу, – такой ответ казался более безопасным. Я и вправду не знала. Почерк был не мой. Листы были исписаны разноцветными ручками – черными, синими, красными, – в общем, на них красовались подписи всех цветов радуги (и аккуратные, и нацарапанные как курица лапой).
