Вернувшись в Каретный сарай, я включил телевизор – просто убить время – и посмотрел передачу, в которой разыгрывали события Гражданской войны. Эти люди и правда очень любили этот период. Носились по полям в мундирах и падали в судорогах на землю, притворяясь убитыми. Мой отец их бы возненавидел. Я тоже их почти ненавидел.
Я выключил телевизор.
10:30. 10:45. 11:00. 11:05.
11:09.
11:12.
11:13.
11:15.
{202}
11:23. Пора идти.
Я понял, что костюма бродяги-ниндзя у меня больше нет: он, как и почти все из моей прошлой жизни, пропал на сортировочной станции в Чикаго. Теперь у меня были только три костюма и смокинг. Я выбрал самый темный костюм и повязал голову синей повязкой с Си-эн-эн.
В гараже рядом с Каретным сараем я нашел старый пыльный велосипед с корзинкой. Он был слишком велик для меня – даже после того, как я до предела опустил сиденье. Но тут уж ничего не поделаешь, придется обходиться тем, что есть. Я отправился на встречу с Мегатериями.
Катя на велосипеде по обезлюдевшим улицам Вашингтона, я вдруг понял, что забыл посмотреть на карте города, как добраться до музея. Отчего-то я думал, это будет совсем легко, поскольку улицы здесь по большей части либо пронумерованы, либо обозначены буквами – но тут вдруг мозги у меня как замерзли и я никак не мог вспомнить, обозначают ли буквы направление на север, или на юг, или на восток, или на запад. В темноте весь мир словно бы исказился.
{203}
Я все ездил кругами, пока не вырулил на какую-то парковку. Там я слез с велосипеда и подкрался к будке дежурного. Внутри горела лампа. Дежурный спал, но, подобравшись поближе, я заметил в окошке такую же фигурку доисторического ленивца, какую видел у Бориса. Сердце у меня так и подпрыгнуло. Я постучался в окошко. Дежурный вздрогнул, проснулся и сурово уставился на меня.
Не зная, что еще сделать, я в меру способностей изобразил салют Мегатериев – скорее всего, напрочь запутавшись. Выражение лица у дежурного изменилось.
– Хау, – вымолвил он. – Жизнеспособность и воспроизводимость! Что ты тут делаешь?
– Я Т. В.
– Я знаю, кто ты. Но ты сейчас должен быть на встрече.
– Откуда вы знаете про встречу?
– Под землей вести разносятся быстро, – ответил он. – Что ты тут делаешь? Зачем тебе этот шарф?
Я поднес руку к голове и убито признался:
– Я заблудился.
– Ух ты, маленький картодел заблудился.
– Нет такого слова «картодел»!
– Теперь есть. В том-то вся и прелесть: ты произносишь – и теперь такое слово есть.
Я бы оспорил это утверждение, да только не захотел вдаваться в споры. Я и сам вечно придумывал слова – но я же ребенок, мне можно.
– Славная будка, – только и сказал я.
– Ну, это неплохой способ наблюдать, что происходит над землей. Кто приходит, кто уходит. Тут паркуется уйма больших шишек.
Он языком показал на парковку за будкой – странный жест.
Я покосился на свой велосипед: старый, здоровенный, с опущенным до предела седлом и нелепой корзинкой. Со стыда помрешь.
– Тебе же надо попасть в музей! – спохватился мой новый знакомец и рассказал мне, как добраться до Молла. – Смотри, не опоздай, – напутствовал он меня, снова сделав тот странный жест языком.
Я уже повернулся уходить, но все-таки спросил напоследок:
– А сколько Мегатериев в этом городе? Вы словно бы повсюду.
– Не так уж много. Просто мы всегда оказываемся в нужном месте в нужное время. Мы предпочитаем не слишком расширять ряды. Люди плохо умеют хранить тайны.
…Примерно в семнадцать минут первого я подкатил к величественному входу в Национальный музей естественной истории и остановился со своим старым велосипедом перед широкой каменной лестницей, что вела к помпезным колоннам у гигантских дверей. Растяжные полотнища над головой, сулившие роскошные выставки о викингах и драгоценных самоцветах, вяло свисали во тьме. Мимо проехал автомобиль.
Ну и как, спрашивается, мне попасть внутрь? Едва ли я могу просто подняться по ступеням и позвонить в дверь: «Да, здравствуйте, спасибо, что открыли. Меня зовут Т. В. и у меня тут назначена тайная встреча ровно в полночь…»
Когда я уже собирался совершить какую-нибудь уж совсем нелепую попытку вломиться внутрь – например, взобравшись на дерево (и, скорее всего, свалившись с него), около каменной головы трицератопса дважды мигнул какой-то огонек. Я прислонил велосипед к лестнице и двинулся на свет. Пролет ступенек убегал вниз, к парковке. Когда спустился, огонек мигнул снова – на сей раз из маленького коридорчика под великанской каменной лестницей. Кто-то подпер служебную дверь небольшим камнем (или драгоценным самоцветом?).
Проникнув в музей, я прокрался по темному коридору – мимо туалета, вход в который охраняла предупредительная табличка «Мокрый пол», чуть дальше – и вдруг оказался в дальнем конце зала птиц округа Колумбия. Ряды тускло освещенных витрин отбрасывали на стены причудливые птичьи тени. Обойти их было никак нельзя: от многочисленных рядов птичьих чучел просто мороз продирал по коже.
В сумраке птичьих теней на другой стороне коридора я различил какую-то смутную фигуру. Она поманила меня рукой. На полпути я разглядел, что это Борис, и облегченно вздохнул.
Рядом с ним стояло еще четверо. Подойдя чуть ближе, я понял, что они все сгрудились перед пустующим местом воробья. Правда, кажется, оно уже не пустовало, воробей вернулся.
– Хау, хау, Т. В.! – Борис салютовал мне. – Жизнеспособность и воспроизводимость. Рад, что ты смог к нам присоединиться!
Я попытался ответить ему таким же салютом.
– Тремя пальцами, – поправил он.
– Что?
– Тремя пальцами: сперва сердце, потом глаза, потом разум, потом небо.
– А почему тремя?
{204}
Борис на секунду задумался.
– На самом деле сам точно не знаю, – признался он и повернулся к остальным. – Кто-нибудь в курсе?
– Это Кенникот придумал. Надо бы у него спросить, – промолвил один из них, выступая на свет. Доктор Йорн! – Одна незадача, бедолага уже давно мертв. Покончил с собой.
– Доктор Йорн!
