Новый, тысяча девятьсот сорок шестой год они встретили мужем и женой. Анна взяла его фамилию, к тому времени успела уволиться с киевской студии, оставила друзьям и подругам новый адрес: пишите, как говорится, письма. Здесь, в Бахмаче, нашлась работа в железнодорожной больнице. Послевоенная жизнь начинала налаживаться, рана, нанесенная давешней похоронкой – затягиваться, покрываться плотными рубцами.
До тех пор, пока в январе не объявился в Бахмаче живой и здоровый Иван Борщевский.
Случилось так, что перед началом наступления в Нижней Силезии
[14]
его взвод выслали в разведку – нужно было выяснить возможность форсирования одной из тамошних рек. Немцы накрыли группу огнем, когда разведчики уже возвращались обратно. Бо́льшая часть группы погибла, а тяжело раненного и к тому же контуженного комзвода отнесло течением. Ему чудом удалось выбраться из ледяной февральской воды, и там, на берегу, Иван потерял сознание. Когда его наконец подобрали санитары, документов при нем, разумеется, не оказалось. Так же, как и знаков отличия. Разобраться с ним толком времени не было, важнее – спасти жизнь. Это доктору удалось, понадобилась не одна операция, делали в полевых условиях, поэтому окончательно пришел в себя старший лейтенант Борщевский только тогда, когда войска уже вошли в Померанию
[15]
. Ну а канцелярия тем временем уже сделала свое дело, зачислив Ивана Борщевского в пропавшие без вести, не вернувшиеся с боевого задания, считай – мертвые.
За все время, пока Иван валялся по госпиталям, ему таки удалось восстановить себя среди живых. Об этом, конечно же, со временем узнали в родном полку. Однако никто не потрудился исправить ошибку, сообщив комиссованному к тому времени Гонте, что Борщевский нашелся и выжил. Война стремительно шла к завершению, и то, о чем думает хромой начальник милиции в каком-то провинциальном Бахмаче, никого не волновало. Да и сам Борщевский понятия не имел, как разыскать не только командира, но и жену. Письма, написанные из госпиталя, когда он смог писать, вернулись обратно с пометкой «адресат выбыл». Несколько месяцев старший лейтенант болтался по госпиталям, позже даже попал в крымский санаторий, так что в этом вихре потерялся сам и, главное, на долгое время потерял тех, кого очень хотел отыскать.
Осенью сорок пятого Иван Борщевский, в которого полгода госпиталей в буквальном смысле слова вдохнули новую жизнь, наконец вернулся в Киев. Здесь он сразу занялся поисками Анны. И выяснил только одно: уволилась и уехала, не сказавши адреса. Правда, ближе к концу года адрес таки нашелся. Иван мог узнать его и раньше, если бы близкие подруги Анны не решили пожалеть героя войны, скрыв от него правду. Борщевский сперва не поверил: найдя одним махом сразу двух близких людей, он тут же потерял обоих. Нужно было собраться с мыслями, принять решение, в конце концов – спросить у кого-нибудь совета. Хоть у Пашки Соболя, тот как раз тоже отыскался.
Да только по традиции беда не приходит одна.
Лейтенант Павел Соболь не только в роте, но и во всем полку считался везунчиком. С начала войны на передовой, а ранило школьного учителя всего дважды. И то шальные пули оцарапали, словно гвоздем зацепило. Демобилизовался везучий разведчик в конце августа прошлого года. А уже в ноябре попал в НКГБ по доносу.
Что-то не то кому-то сказал в ресторане по поводу того, как партия, правительство и лично товарищ Сталин относятся к героям войны. К фронтовикам, ковавшим победу в то время, как эти самые, из Политбюро ЦК ВКП(б), и разу не появились на фронте. Но указания великим полководцам, вроде товарища маршала Жукова, давали, небось, наперебой. Подробностей случившегося Борщевский не знал, навести справки было не у кого, и вот тогда решение пришло само собой. Собрав нехитрые пожитки, Иван отправился в Бахмач, где сразу направился в управление милиции – в гости к начальнику.
С той минуты, как фронтовой друг, давно похороненный, перешагнул порог его кабинета, и до сих пор майор Дмитрий Гонта, к своему величайшему стыду, так и не смог найти для себя ответ: действительно ли он рад внезапному воскрешению Борщевского. И не менее неожиданному появлению того не просто в его – в их с Анной жизни. До сих пор будто видел себя со стороны: вместо радостного крика и крепких объятий – неловкое, даже какое-то стыдливое молчание. Ведь Гонта сразу же, по глазам бывшего взводного понял: Иван приехал не просто так, знает все и сам не до конца понимает, чего хочет от своего бывшего командира.
Потому воскрешение Борщевского из мертвых прошло слишком уж буднично. Мужчины коротко пожали друг другу руки, а затем Иван сам, не дожидаясь, пока Дмитрий станет подыскивать подходящие и нужные слова, начал разговор: Павло арестован. Новость огорошила Гонту, но в то же время, по логике парадокса, оказалась палочкой-выручалочкой, помогшей ему оттянуть как можно дальше важный и неприятный для обоих мужчин разговор. Связавшись тут же, при Борщевском, с нужными инстанциями, с кем-то поговорив спокойно, на кого-то повысив голос, а от одного из невидимых собеседников даже потребовав некоторых действий, он в конце концов развел руками.
Ситуация оказалась даже сложнее, чем бывает в подобных случаях: как выяснилось, бывший гвардии лейтенант, командир разведвзвода Павел Соболь на одном из допросов не выдержал и ударил офицера госбезопасности. Хотя Павлу, как и Борщевскому, не было еще тридцати, допрашивал фронтовика, как удалось разузнать Гонте в процессе телефонного разговора, вообще какой-то сопляк. Сведения, конечно, не совсем точные, но вроде бы завела Павла фраза чекиста о том, что во время войны особые отделы и вообще весь НКВД работали, надо признаться, не всегда на должном уровне. Не всех врагов выявляли. Вывели бы вовремя на чистую воду таких вот, как Соболь, врагов, да побольше, – немец, глядишь, и до Киева бы не дошел. А то развели, понимаешь, в войсках паникеров с дезертирами да прочий антисоветский элемент…
Гонта поставил на место Соболя сперва Борщевского, после – себя, и вывод сложился однозначный: они поступили бы точно так же, как Павло. А касаемо Ивана, так этот вообще мог вырвать наглому сопляку кадык. Пусть это стало бы последним, что он мог сделать на этом свете. Непременно попытавшись утащить энкаведешника с собой. Только, отдав себе в этом отчет, Дмитрий понятия не имел, что и как можно и нужно сделать для спасения Павла. Ответа Борщевский ожидал, также не питая особых иллюзий. Сказал только: «Ты, командир, ближе к системе, наморщи ум. Глядишь, повоюем еще».
И тут же, без перехода: «Анна – как?»
Тем сырым ноябрьским вечером все трое собрались дома у Гонты за столом. Анна плакала, мужчины пили, разговора не получилось. Дмитрий пытался оставить Ивана ночевать, на что получил в ответ грубое: «Третьим, командир?» Понимая, что Борщевский пьян, в полной мере сознавая исключительную сложность создавшегося положения и даже отдавая себе отчет, что сейчас чувствует Анна, майор все равно не стерпел – ударил. Одного раза оказалось достаточно: Иван, неожиданно для бывшего командира, ответил, метя не в лицо – в грудь, сбил Гонту с ног, отбросил к стене, только дальше ни один из мужчин продолжать не захотел. Подхватив вещмешок, Борщевский ушел в ночь.
