Так было, когда он сбегал от тебя, напомнила я себе. Когда мы только начали встречаться, то проводили в постели столько времени, что у нас пролежни могли появиться. Все выходные напролет мы не замечали, день или ночь сейчас, мы не могли разомкнуть объятий, разве что выскакивали в туалет или вставали открыть дверь, когда нам приносили еду на заказ.
Интересно, проводит Ричард теперь дни и ночи напролет в постели с Дженнифер? Пьет йогурт из ее пупка? О чем они говорят, лежа под одеялом?
Бррр…
Если б только память была, как компьютер! Я бы выделила всю папку с надписью «Ричард» и нажала клавишу «удалить». Мне было так больно, словно вовсе не два месяца, один из которых я провела под целебным солнцем, прошли с нашей разлуки. Время отказывалось меня лечить. Стоило вспомнить о Ричарде, и мне, как и раньше, хотелось разбить тарелку с едой о стену, лечь прямо в одежде на диван, уставиться в потолок и лежать так дни и ночи напролет.
И дурацкие карты Таро все наврали. Поверив им в минуту слабости и представив, что мы с Ричардом снова будем вместе, я словно содрала корочку с ранки, и в первый момент мне стало легче. Но, как правильно говорила в детстве мама, сдирание корочки оставляет потом только еще более глубокие рубцы на коже. Надо было выкинуть его из головы. Надо было отпустить все мечты о будущем, связанные с Ричардом, как отпускает ребенок воздушный шар. А я пока что держалась за спасительную веревочку так крепко, что уже саднило ладонь.
Я легла в постель (предварительно стряхнув с подушки таракана, который, видимо, решил, что кто первый лег на подушку, тот на ней и спит; на этот раз таракан был таким огромным, что могу определенно сказать: у него была морда, причем наглая). Я легла и уставилась в потолок, на вентилятор, который уже очень давно не работал. Там, над нашим домом, лениво кружил полицейский вертолет, и свет его прожектора то и дело пронизывал комнату. Как же я устала… И не только от сегодняшней работы. Я устала бороться.
Дело в том, что впервые в жизни я решила сама осуществить свою мечту. Именно сама, без посторонней помощи. Родные были против – это ясно было видно из письма Колина. Они хотели, чтобы я вернулась в Солихалл, вышла замуж, устроилась на нормальную, с их точки зрения, работу и обеспечила себе нормальное, с их точки зрения, будущее. Мои друзья – Билл и Мэри – были в тысячах миль от меня, да и нечестно было бы отвлекать их от семейной жизни, которая едва успела начаться, телефонными звонками с другого конца света. Но самой большой пробоиной в моей душе оставался по-прежнему Ричард.
Когда я еще работала секретаршей и хотела поступить в драматическую школу, именно Ричард поддержал меня в осуществлении этой мечты. Я теряла веру в себя, возвращаясь с работы в офисе, я жаловалась, что мне не поступить, что у меня нет ни связей, ни нужных знакомств, но именно Ричард готовил мне чай, успокаивал и настаивал, чтобы я хотя бы продолжала ходить на курсы драматического мастерства, дабы иметь готовые номера для прослушивания. И когда я наконец поступила в драматическую школу, именно Ричарду, а даже не маме, я позвонила первому, чтобы сообщить эту потрясающую новость. И когда я пришла домой, он ждал меня с бутылкой шампанского в ведерке со льдом.
Что значила для меня его поддержка! В одиночку у меня ни за что не хватило бы храбрости осуществить мечту своего детства.
«Это неправда, – сказал тогда Ричард, – я был просто группой поддержки. Весь потенциал для поступления заключался в тебе самой. Ты сильная; рано или поздно это проявилось бы».
Я не верила в это тогда, не верила и сейчас. Я объяснила Ричарду, что, будь у меня даже миллион талантов, мне нужно, чтобы кто-то верил в меня, только тогда я смогу что-то предпринять. То, что я поступила, то, что я добилась своего, было лишь на один процент следствием таланта, а на девяносто девять – желанием произвести на него впечатление. Я сделала это ради Ричарда. Без него все стало бессмысленным. Я не могла больше идти за мечтой, потому что мечтой был он. Все, о чем я мечтала и что я делала за последние четыре года, я делала ради него. Ради нас.
Как странно, что Ричарда больше нет в моей жизни… Даже не верится, что я не знаю, где он и что делает сейчас. Четыре года я знала, что он съел на завтрак, в какой рубашке пошел в студию, что хочет посмотреть вечером по телевизору.
Теперь он стал чужим. Я не знаю, чем Ричард живет и о чем думает. Как ему новый русский премьер-министр? Нравится ли ему музыка, которую гоняют по всем каналам? Я не знаю, бросил ли он курить. Был ли у зубного врача? Звонил ли матери? Как было хорошо, когда он делился со мной всеми этими мелочами… И как трудно теперь проглотить горькую правду о том, что, хоть я и думаю о нем каждый день, каждую минуту моей жизни, хоть мне и приходится в голос запеть какую-нибудь бодрую мелодию, чтобы вытеснить мысли о нем хотя бы на секунду, – он, Ричард Адамс, не имеет ко мне никакого отношения. Он стал для меня чужим человеком.
И он не знает, что в эту самую минуту я лежу и смотрю на облупившуюся краску на потолке, слушаю шуршание тараканов в шкафу и все еще мечтаю, чтобы он, Ричард, обнял меня и вызволил отсюда. Забрал назад. Спас от моей собственной жизни.
Глава двенадцатая
Ночь была тяжелой. Да что уж там – я чуть не покончила с собой. Но солнечным утром трудно оставаться в мрачном настроении, а следующее утро выдалось очень солнечным, ведь это все-таки Калифорния!
В начале двенадцатого Брэнди ворвалась ко мне в комнату и принялась прыгать на кровати, словно девочка из группы поддержки, до тех пор, пока я не встала и не отправилась с ней в Голливуд на большой шопинг в дорогой магазин, где как раз в этот день была распродажа. Все чаевые, заработанные накануне, я истратила, купив пару коротких сапожек, в которых впору было позировать для клипа «Дюран-Дюран» году примерно в восемьдесят пятом. Когда мы приехали домой и я примерила их перед нормальным зеркалом, мне пришлось спросить Брэнди – она что, в плохом настроении была, когда я их покупала? Решила сорваться на мне, убедив купить обувь, в которой я выгляжу идиоткой?
– Ты что, спятила? Разве я могу так поступить? – обиделась подружка. – Да ты выглядишь на миллион долларов!
Ну не знаю, как насчет миллиона, а на сто долларов я выглядела точно. Потому что именно столько я получила в тот вечер на чай.
Да, я решила, что останусь работать в «Ледибойз». Я обо всем подумала, еще раз взвесила все «за» и «против» и пришла к выводу, что, возможно, у Колина были причины прислать мне статью об ужасной истории Сэнди Смит. Он просто пытался меня предостеречь, и вполне справедливо. Лос-Анджелес – это как автомат для игры в пинбол. Можно выиграть очень быстро, если вовремя нажимать на кнопки. Но стоит один раз пропустить шарик – и ты вне игры.
Глядя на меня со стороны, любой сказал бы, что я совершаю ошибку, соглашаясь работать у Антонио. Но я убедила себя, что поступаю правильно. Главное, не увлекаться этим всерьез.
Пожалуй, это похоже на слова будущего наркомана, который первый раз затянулся сигаретой с кокаином. Но я сказала себе, что не так уж страшно одеваться под проститутку и работать официанткой в бандитском клубе, чтобы заработать немного наличных, ведь все это временно. Я стану хорошей официанткой, я буду зарабатывать приличные чаевые. И, что еще важнее, буду откладывать б́ольшую часть этих денег. А если меня не пригласят на серьезные пробы в течение месяца, пообещала я себе, тогда на эти деньги я проедусь по Америке, попутешествую, так сказать, а потом вернусь в Лондон. Заметьте, у меня и в мыслях не было возвращаться в Солихалл.
