— Вы должны понимать, что все это странно, — заметила я. — Более чем странно.
Я не стала говорить ему, что даже единственный человек, который по-настоящему любил меня, Генри, и тот не был так предан мне. Генри довольно легко отказался от меня. Неужели одержимость вызывает более сильную привязанность, чем любовь?
Он потер пятнышко на машине, потупился.
— Что я могу сказать? Ты была моей Зельдой
[45]
, моей Жорж Санд, моей Стеллой
[46]
. Мои книги, дом, относительная известность… Всем этим я обязан тебе.
Ясно. Он сотворил себе кумира, и этот кумир не кто иной, как я. В иных обстоятельствах — будь его книга о чем другом, не о Лиле — я была бы польщена. Приятно, наверное, быть чьей-то музой…
Я отперла водительскую дверь; опередив меня, Торп распахнул ее передо мной.
— Право слово, — сказал он, когда я уселась за руль, — отыскать Билли Будро — неплохая мысль.
Двадцать четыре
— А как насчет Торпа? — спросил однажды Генри.
8 декабря 2004 года, пятнадцатая годовщина со дня смерти Лилы, мы с Генри и с родителями только что побывали на ее могиле.
Было свежо, после ночного ливня светило солнце. В Сан-Франциско нет гражданских кладбищ, и годы назад мы были в растерянности — где хоронить Лилу? В конце концов выбрали ближайшее к Стэнфорду — мемориальное кладбище в Пало-Альто. Хотя ехать туда дольше, чем до крупных кладбищ в Колме и Дейли-Сити, нам оно показалось более подходящим. Понравились деревья, разросшиеся вокруг старых могильных камней, и ухоженная, но в меру, без фанатизма, территория.
В памяти большая часть того дня подернута туманом. Помню, на кладбище мы ехали с Генри, в его джипе, потому что моя машина была в ремонте. Помню диск, который Генри записал специально для этой поездки; начинался он с любимой песни Лилы — Элвис Костелло, «Мир, любовь и понимание», — а заканчивался Грэмом Парсоном, «Она когда-то здесь жила». Еще помню, что Генри каждую минуту старался коснуться моей руки и что в Берлингейме нам пришлось заправляться. Помню, как на кладбище мы не сразу отыскали могилу Лилы, а ведь я столько раз бывала здесь, и мне было стыдно, что я заблудилась. Окажись на моем месте Лила, уж она бы не потерялась, у нее в голове был бы точный план всего кладбища, она бы помнила не только номер участка, но и на какую именно тропинку надо свернуть.
Побродив среди могил, мы заметили вдалеке моих родителей и направились к ним. Мама была в темно-синем платье и высоких сапогах. Она сменила прическу, отпустила челку и выглядела не в пример моложе. А папа был в костюме, и я не сразу сообразила, к чему это. Когда же до меня дошло, что потом он собирается вернуться на работу, страшно обозлилась. Сегодня что, рядовой день? У нас такая важная годовщина, а он вздумал бросить маму одну! Да, они уже пять лет как разошлись и практически не общаются, но хоть в такой-то день можно, кажется, побыть вместе? Я оттащила папу в сторонку и зашипела ему на ухо: «По-моему, мама только обрадуется, если сегодня ты побудешь с ней». На что он отвечал: «Нет, зайка, как раз наоборот». Легонько сжал мне плечо и зашагал прочь. И злость моя растаяла без следа от одного простого ласкового слова из моего детства, которым папа не называл меня с тех пор, как умерла Лила.
Потом мы с Генри и мамой обедали в «Мейвен-Лейн кафе», любимом ресторане Лилы, вот тут-то он и задал свой вопрос:
— А как насчет Торпа?
Я сидела напротив них обоих и предостерегающе глянула на Генри, но тот не понял.
— А что насчет него? — насторожилась мама.
— Да я просто подумал, зачем ему это было нужно? Чего ради он лез из кожи, доказывая виновность Питера Мак-Коннела?
— Это было не так уж и сложно сделать, Генри, — отозвалась мама со знакомыми нотками в голосе.
Похожие интонации я уже слыхала в суде, на разбирательстве маминых дел, и означали они, что Генри играет с огнем. Я силилась мысленно внушить ему: уймись! Куда там! Он не отступал.
— Я вот о чем: кто-нибудь вообще пробовал присмотреться к нему?
— Присмотреться? — переспросила мама.
— Вы же постоянно имеете дело с преступлениями, — гнул свое Генри. — Тот, кто на первый взгляд кажется преступником, на деле далеко не всегда им является. Разве не так?
— Генри, — вмешалась я, — сейчас не время.
— Вообще-то, — заметила мама, — в девяти случаев из десяти кто кажется виновным, тот и виноват.
Генри вспыхнул.
— Передай, пожалуйста, соль, — попросила я.
Но было уже поздно. Мама отложила вилку, повернулась лицом к Генри:
— Продолжайте.
Генри отхлебнул воды и в надежде на спасение глянул на меня. Но я-то свою маму знаю. Раз уж он втянул ее в этот разговор, придется довести его до конца.
— Я просто не могу отделаться от мысли, что Торп в этой истории преследовал какие-то свои цели. В книге он постарался представить дело так, будто смерть Лилы выгодна Мак-Коннелу, а в действительности тот только проиграл. Карьера, семейная жизнь — все повисло на волоске. Но Мак-Коннел, судя по всему, парень с головой, у такого достанет ума просчитать последствия собственных поступков. Что-то тут определенно не сходится. Строго говоря, единственный, кто в конечном итоге остался в выигрыше, это сам Торп.
— Да что стряслось? — воскликнула я. — С чего вдруг ты заговорил об этом?
— Прочел кое-что в «Эсквайр», — отозвался Генри. — Одну интересную статейку о прошлогодних убийствах в парке «Золотые Ворота».
— Три бродяги, которых убили во сне? — спросила мама.
Я тоже помнила это дело. Месяца два в округе только о нем и говорили. Жители близлежащих районов жили в страхе.
— Именно, — кивнул Генри. — А написал статью Торп.
— Подумаешь! — Я пожала плечами. — Он этим зарабатывает на жизнь. Чужими трагедиями.
— Так-то оно так, только странный у статьи тон, — заметил Генри, — чуть ли не радостный. Мне показалось, Торпу доставляет удовольствие копаться в кровавых подробностях. Ведь полиция никогда не объединяла эти три убийства в одно дело — первое было совершено ножом, второе — огнестрел, последнее — с помощью удавки, — а Торп талдычит о «серийном убийце из парка „Золотые Ворота“», будто заведомо ясно, что все убийства связаны друг с другом. Будто он знает нечто такое, что больше никому не известно.
Как не похоже на Генри, думала я. Какая бестактность, и в такой неподходящий момент. Зря я взяла его с собой. Маме и без того сегодня тяжело.
— Ты спятил! Что ты городишь? — резко бросила я.
