— И зачем они сюда приходили? — спросила Фрина, ни к кому, впрочем, не обращаясь. — Зачем вообще люди приходят сюда? Они здесь не нужны.
— Не то что не нужны, а просто незаметны. В этой долине можно спрятать целую армию, никто и не догадается. Это опасное место, Фрина, но я люблю опасность. Я пришел сюда совсем разбитым, практически уничтоженным — по крайней мере, не подлежащим восстановлению, так мне казалось. Придя сюда, я ничего не ждал, совсем ничего, мне просто нужно было сбежать от людей — этих болтливых злобных обезьян. Вы не представляете, что это такое. Хотя вы про меня многое знаете, раз искали меня. Но вы не знаете про Позьер.
— Ну, в общем, знаю. Я говорила с друзьями, которые побывали там. Они были правы. Они сказали, что Позьер наверняка повлиял на вас — так же, как и на них.
— А что с ними произошло? — спросил Вик, глядя на синюю дымку далеких гор, расположенных позади Викинга.
— Они были ранены; вернее, один ранен, а у другого обнаружили кардионевроз, и их отправили домой.
— Им повезло.
— Они это знают. Сказали, что в Позьере было куда хуже, чем в Галлиполи.
— Позьер был сущим адом. За первые двенадцать часов я просто оглох. То есть голосов я не слышал, зато в моей голове не смолкал грохот орудий. Они не затихали ни на миг, даже когда я ел или спал; едва я закрывал глаза, мне мерещилась линия заграждения — все ближе, ближе, а потом снаряд и вспышка. Меня трясло, как в малярии. Эта дрожь проникала в самые кости. Я хотел умереть, но, похоже, так легко мне было не отделаться. — Теперь Вик говорил охотно, как будто слова слишком долго копились в нем, не высказанные ни самому себе, ни собаке, ни этим горным вершинам. — Когда я вернулся домой, за этим грохотом я не слышал людей. Я знал, что мне придется бежать; на самом деле я пришел сюда умереть. Я знал, что не смогу убить себя в доме матери, ведь был еще и Чарльз. А потом произошло самое удивительное. Я пришел сюда пешком, у меня была только палатка, кое-какие пожитки да револьвер, которым я собирался воспользоваться. Но я был так вымотан подъемом, что решил подождать до рассвета. Я даже не ставил палатку, а просто улегся на траву возле ручья. И уснул, поскольку очень устал. В то время я вообще был страшно измучен. А проснувшись, я услыхал журчание воды, бегущей по камням. И не сразу понял, где я и что произошло, а потом сообразил: орудия в моей голове затихли. Просто замолчали, совсем. Я лежал там и целый день слушал пение ручья. Никогда в жизни я не слышал музыки чудесней. Я боялся уснуть, боялся, что все опять вернется — и грохот, и лихорадка. Но все же я уснул, а проснулся уже от холода, ведь я так и лежал на мокрой траве. Но по-прежнему слышал только шум воды. Я поставил палатку, развел костер, а потом еще долго чихал. Но был совершенно счастлив — впервые в жизни. Затем я спустился с горы, купил кое-каких припасов и отправил послание арендатору этой земли с вопросом, можно ли мне остаться. Он не возражал.
— И что вы делали дальше?
— Погонщики скота помогли мне. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, а потом поняли, что я не доставлю им неприятностей; я доказал, что умею держаться в седле, и они пришли к заключению, что я хороший парень. Возможно, странноватый, но не конокрад и не безумный охотник. Они показали, как сложить сруб. Знаете, здесь каждая семья строит себе такой. Они многому меня научили. Мне потребовалось целое лето, чтобы сделать все правильно: сначала надо сложить дымоход, в чем я убедился, когда первый плод моих усилий сгорел дотла. На второй раз у меня все получилось. Местные знают и как прокормиться в буше; если у тебя хоть что-то есть в голове, голодать не придется. Вдобавок мне приходили переводы от папы, и я мог позволить себе такую роскошь, как джем, книги и табак, и даже иногда бутылку бренди. А хижина вышла вполне уютная, правда?
— Превосходная, — согласилась Фрина. — Вы знакомы с дамами из Толботвилля? Энн Пурвис и Джозефина Вине. Я спросила мисс Вине, почему она поселилась здесь, и она показала мне горы. Ее ответ убедил меня. Я никогда не видела такого прекрасного пейзажа.
— Это больше, чем пейзаж. Здесь поразительно деликатный народ. Я боялся, что меня засыплют вопросами, но никто не задал ни единого. Они, конечно, люди суровые и даже грубые, но при мне говорили только одно: «Тебе, наверное, сильно досталось на войне». И это правда. Но, можно сказать, оно того стоило. Если бы этого не случилось, я остался бы в городе, проявлял бы свою бездарность в делах и никогда не стал бы действительно счастливым.
— Можно было бы жениться, детей завести, — заметила Фрина.
— Наверное. И сделать несчастной какую-нибудь женщину. Нет, я уже никогда не женюсь. Я слишком привык к обществу самого себя. Старик Трэжер продал мне Счастливчика. Сказал, что это первый на его веку дурачок, ненавидящий других лошадей. «Малый он своенравный, — объяснил господин Трэжер. — Думаю, вы друг другу подойдете». Так оно и вышло.
— Мне вы не кажетесь своенравным, — улыбнулась Фрина, глядя в прозрачно-голубые глаза. — Вы были очень добры ко мне, хотя я свалилась на вас прямо с неба и разнесла в пух и прах ваше уединение.
Вместо ответа он задумчиво взял ее за руку.
— Если уж кому-то это суждено было сделать, я рад, что именно вам, — помолчав, признался он.
Фрина пребывала в некотором замешательстве. Этот человек, по его собственному признанию, почти год провел в полном безумии. С другой стороны, сейчас он совершенно здоров, силен и добр. Она пожала его руку и высвободилась.
— Мне надо отойти от обрыва, — сказала она. — Я не люблю высоту.
— Неужели? А как же самолет?
— Это совсем другое дело. — Фрина отступила метров на десять от пропасти и лишь тогда присела на траву. — В самолете не ощущаешь притяжения земли. Я вам завтра могу это продемонстрировать. Если захотите, я вас прокачу.
— Возможно, — уклончиво ответил Вик. — Я подумаю.
Он повел Фрину осмотреть остальное хозяйство. Счастливчик на длинной привязи и в поводьях мирно щипал траву. Ему была предоставлена комфортабельная конюшня с удобной кормушкой и надежной защитой от сквозняков. Пол был покрыт мягкой подстилкой из высокогорных трав.
— Взгляните сюда, — предложил Вик, приподнимая клок сена. — Я нашел их вчера и перенес кормушку Счастливчика в другое стойло, чтобы он их не потревожил.
В плетеной чаше, похожей на птичье гнездо, обитали крохотные существа: из прорези материнской сумки торчали три головенки. Их мать, потревоженная светом, приоткрыла один глаз и снова закрыла его, когда Вик заслонил от нее солнце.
— Кто это? — спросила Фрина, когда малютки с писком стали забираться глубже в свое укрытие.
Прежде чем ответить, Вик снова прикрыл гнездо сеном.
— Летающие поссумы. Не представляю, почему она решила поселиться в сене, вообще-то они обитают в дуплах деревьев. Однако с поссумом не поспоришь.
Фрина обратила внимание, что шерстка у зверька серая и длинная, в отличие от темных барханных шубок его сородичей, населяющих менее гористые земли. Наверняка так они приспособились к холоду. Без всяких причин Фрина вдруг вспомнила о нерешенной проблеме, которую оставила в городе. Чарльз освобожден и, предположительно, вернулся к матери. Та наверняка сказала ему, что мисс Фишер отправилась на поиски Вика. Интересно, а как поживает Нерина? Фрина обнаружила, что думает о них с каким-то вялым безразличием. Какая, в сущности, разница, что там с ними происходит? Разумеется, за исключением очаровательного Тинтаджела Стоуна. Фрина вышла из конюшни, чтобы рассмотреть деревянный бассейн, который соорудил Вик, запрудив сбегающий по склону ручей. Рядом с деревянным коробом лежало какое-то странное сито. Фрина подняла его.
