До вступления Англии в войну оставалось менее полумесяца…
Всю последующую неделю Грей, которого Сазонов даже в двадцатые годы аттестовал «убеждённым пацифистом», неутомимо занимался одним – направлением Европы к войне. День после вручения ультиматума, 24 июля, он проводит в неустанных трудах.
Уже сам, лично, он сообщает русскому послу Бенкендорфу, что готов-де при посредничестве «незаинтересованных» держав (Англии, Франции, Германии и Италии) обсудить кризис с Австро-Венгрией и Сербией.
Россия у Грея оставалась за скобками, но Сазонов то ли по наивности, то ли затемняя истину, и этот лицемерный шаг Грея позже оценивал высоко (мол, Грей «согласился» наконец с его предложением).
Грей, впрочем, сморщил при этом такую едва уловимую – не кислую, а лишь с джентльменской кислинкой — мину, что Бенкендорф назавтра доложил в Петербург: «Я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определённому впечатлению обратного порядка».
Неглуп был всё же русский немец Бенкендорф!
Потом Грей вновь принял Менсдорфа. Вчера он отказался обсуждать австрийскую ноту по существу, заявив, что ему, мол, надо увидеть документ воочию. Теперь австриец привез официальную копию.
– Сэр, вот аутентичный текст.
Грей начал «тщательно» вчитываться в уже хорошо знакомый текст без каких-либо эмоций на идеально выбритом лице. Потом отложил бумагу и вздохнул:
– Вы дали сербам слишком мало времени и были чересчур категоричными. Но документ – поразительный, поразительный…
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Ах, господин посол, я имею в виду то, что Англия, к счастью, здесь лишь беспристрастный наблюдатель.
И, наконец, 24-го же числа наступает очередь посла Германии в Лондоне фон Лихновски. Тут Грей был просто-таки категоричен:
– Пока речь идёт о локализации столкновения между вами и сербами, это меня не касается…
– Понимаю вас, сэр, – согласился Лихновски.
– Но если бы общественное мнение России заставило русское правительство выступить против Австрии, то опасность европейской войны, по нашему мнению, надвинется вплотную, – вёл далее Грей.
– Европейской? – невольно поёжился Лихновски.
– Да… И всех последствий такой войны четырёх, – Грей слегка, но отчётливо повысил свой тихий размеренный голос, – великих держав совершенно нельзя предвидеть.
Лихновски чуть не спросил: «А Англия?», но и так всё было ясно. Четыре державы – это Россия, Австро-Венгрия, Германия и Франция…
«Итак, Англия, слава богу, ставит себя вне конфликта», – облегчённо подумал про себя Лихновски.
Через день, 26 июля, английская «команда» Золотого Интернационала пошла уже с королевского козыря. Георг V интимно беседовал с племянником – братом кайзера принцем Генрихом Прусским. Король говорил так, как будто он со своим подданным сэром Греем читал с одного листа: войну-де надо локализовать между Австрией и Сербией, а Англия будет нейтральной.
Обманутый Георгом Генрих (обманутый ведь, чего уж там!) передал брату в Берлин, что эти слова явно «сказаны всерьёз».
Однако всерьёз говорилось другое. 27 июля на заседании кабинета Грей ультимативно потребовал участия Англии в войне и в противном случае пригрозил отставкой. Но это было уже просто кокетством: всерьёз возражать никто не собирался, хотя для виду кабинет и поломался…
Уинстон Черчилль со свойственной ему выразительностью очень точно продемонстрировал врождённое двуличие и лицемерие образцового английского джентльмена: он сообщал жене, что энергичные военные приготовления обладают для него «отвратительным очарованием».
Первое слово было попыткой самооправдания, второе же…
Второе содержало истину.
Июльские маневры Королевских военно-морских сил показали мощь Англии очень наглядно: для того чтобы объединённые флоты проплыли мимо яхты Георга V на инспекторском смотру, понадобилось шесть часов!
А в ночь на 29 июля, уже без парадной помпы, с потушенными огнями, британские дредноуты вышли из Портленда, прошли Английский Канал, французский Ла-Манш, и направились на боевую базу в Скапа-Флоу.
Теперь и для Британии наступал предвоенный финал…
Каким же был он?
Во всех трудах о Первой мировой войне заседание английского кабинета 27 июля, где Грей грозил отставкой, выглядит прямо-таки шекспировским сюжетом. После доклада Грея, который якобы впервые обратил внимание коллег на то, что на континенте вот-вот грянет война, воцарилось молчание.
Затем его нарушил лорд Морли, которому в 1914 году исполнилось семьдесят шесть лет (умер он в 1923 году). Это был английский либерал старого закала. Он написал биографии Вольтера, Руссо, Кромвеля и собственного патрона – Гладстона…
Написал Морли и двухтомную «Жизнь Кобдена». Фабрикант Ричард Кобден – убеждённый сторонник фритредерства (свободы торговли) – был своеобразным политическим деятелем середины XIX века. Он выступал против Крымской войны, против владения Гибралтаром, морское владычество Англии считал узурпацией, а господство над Индией – авантюрой… В качестве первого шага к международному разоружению Кобден требовал одностороннего уменьшения британской армии и флота.
Сам Морли, будучи статс-секретарём по делам Индии, взглядов своего героя не разделял и подавлял индийское освободительное движение жестоко. Но чего у него, как и у Кобдена, нельзя было отнять, так это любви к Англии как к государству англичан, а не филиалу конторы дяди Сэма и Ротшильдов.
Морли числили в прогерманцах, но он был всего лишь пробританцем, который понимал, что хорошие отношения с немцами – в интересах англичан.
Вот этот лорд Морли и высказался против войны с Рейхом. Его поддержали ещё десять членов кабинета. Ллойд Джордж с несколькими министрами якобы колебались. С Греем были только премьер Асквит, Холден и Черчилль.
Конфуз?
Исторический момент?
Нет, читатель, – спектакль.
Хотя и без публики – друг перед другом.
Пару лет назад, во время Агадирского кризиса, в том же кабинете Асквита соотношение было обратным: на стороне мира с Германией оказалось три человека, включая всё того же Морли. И тут вдруг такая метаморфоза! А ведь и тот кризис был чреват для Англии войной.
Более того, тогда именно жёсткая публичная позиция Англии в отношении Германии сдержала развитие конфликта и перевела его в чисто политическую фазу.
На этот раз угроза выступить против Германии наверняка обеспечивала бы тот же эффект. То есть, не давая «карт-бланш» Грею на жёсткую публичную антигерманскую позицию, несогласные с ним министры приближали европейскую войну, а не отдаляли её. Если же Англия объявила бы себя вначале нейтральной, это лишь оттянуло бы её выступление в поддержку франко-русской Антанты. Правда, Морли требовал вообще мира с Германией.
