Оливия отступила еще на шаг назад, страшась того мгновения, когда заскрипевшая под ногами половица выдаст ее. Она не решалась отвести от него глаз. Заведя за спину руку, Оливия стала отчаянно ощупывать дверь в поисках ручки.
Почему же он не двигается? Может, все-таки умер?
Наконец Оливия нащупала ручку.
Голова Марвика приподнялась.
Оливия замерла.
Он смотрел на нее невидящим взором. Свет падал на него под таким углом, что казалось, будто его глаза подсвечиваются изнутри, такими они были голубыми. Свет скрыл щетину на его щеках; и он словно разжег герцога. Марвик стал похож на существо, сделанное из света, огня и голубизны – того самого голубого электричества, что потрескивало в его глазах.
Оливия развернулась, чтобы убежать, и наконец заметила то, чего не увидела раньше: пропавший шкаф. По полкам были аккуратно расставлены ровные ряды книг.
Из ее горла вырвался сдавленный кашель: Оливия запаниковала, рассердилась на себя и на него – за то, что он убрал книги, за то, что он сделал единственное, что помешает ей совершить самый мудрый из возможных в сложившихся обстоятельствах поступков: выбежать из двери, повернуть в замке ключ и запереть герцога в его покоях наедине с пистолетом.
Книжный шкаф запретил это. Книжный шкаф отправил ей послание – ненамеренное, но ясное: человек, расставивший книги по полкам по настоянию экономки, не станет убивать свою прислугу.
Он хочет убить только себя.
Оливия заставила себя повернуться к герцогу. Он все еще смотрел в пустоту перед собой, но его рука порхала над пистолетом, поглаживала его. Что за ужасную, задумчивую мелодию наигрывали его пальцы?
– Вы не должны этого делать, – прошептала Оливия.
Похоже, Марвик ее не услышал.
Она не могла вынудить себя приблизиться к нему. Все, что она была в состоянии сделать, – это заговорить.
– Прошу вас, ваша светлость. Что бы ни огорчило вас… – Какая ложь! Ей отлично известна причина его горя, и в этом ее вина, понимала Оливия. Она виновата в том, что оставила газету в таком месте, где он смог найти ее и где его глаза наткнулись на заголовок – последний заряд соли в уже смертельную рану. – …Это не стоит вашей жизни.
С таким же успехом она могла бы говорить с камнем, надеясь, что он обратит на нее внимание. Однако что-то во взгляде герцога изменилось: он сфокусировался на чем-то, чего не видели глаза Оливии, но что зависло в воздухе прямо перед ним. Несколько мгновений она спрашивала себя, не заговорит ли он, не начнет ли яростно выкрикивать какие-то бессвязные слова, довершая свое сходство с безумцем.
Но герцог так ничего и не сказал. И Оливии захотелось, чтобы Марвик заговорил, потому что молчание становилось пугающим, непонятным, неестественным и жутким – как тишина после внезапного несчастного случая с человеческими жертвами. Казалось, весь дом затаил дыхание.
Оливия увидела темные тени под его глазами, очень похожие на синяки. Герцог был похож на человека, охваченного лихорадкой, которая сжигает его изнутри.
– Ваша светлость… – снова заговорила Оливия.
Это может продолжаться целую вечность. Либо она уйдет, поддавшись собственной трусости, либо призовет на помощь смелость и… подойдет к нему.
Оливия не знала, как поступить, пока ноги не понесли ее вперед.
Дрожа, она опустилась перед герцогом на колени. Приблизила к нему лицо, но он будто не видел ее. Он находился в своего рода трансе. Лишь его пальцы продолжали двигаться, поглаживая пистолет.
Все ее чувства, каждая составляющая личного интереса сосредоточились на пистолете, лежавшем так близко от нее – и от его руки, которая может в любое мгновение нажать на курок.
– Ваша светлость, – повторила Оливия, – он не стоит вашей жизни. – Эти слова вызвали поток обжигающего гнева, льющийся прочь из дома, в город. Бертрам не стоит ничего – даже случайного взора уличного оборванца. Назначение в кабинет министров? Да лучше бы он назначил себе встречу с пулей! – Он не достоин даже вашего презрения.
Его пальцы на миг замерли? Оливия не была в этом уверена.
Гнев Оливии рос, а вместе с ним – и безрассудство.
– Если вам это не по нраву, тогда вставайте! Вы считаете, что найдете ответ в своем пистолете? Вы должны заставить его сделать это! Вы же отдали Бертраму свой пост.
Никакого ответа.
Очень хорошо. Если он собирается и дальше игнорировать ее, тогда она будет говорить с тем, что наполняет ее сердце.
– Вы даже не отвечаете на письма, – сказала Оливия. – Как это нелепо, как неправильно, по-детски! Как Солсбери мог не заменить вас? Вы могли бы с таким же успехом вложить пистолет в руку Бертрама. И теперь, когда Бертрам получил ваш пост, не уполовинит ли он то, что сделали вы? Станет ли беспокоить себя поддержкой рабочих или думать о детях в трущобах? Будет ли бороться за то, чтобы они учились? Ха! Да ему будет наплевать, если они даже алфавита не узнают! Чем меньше они будут образованы, тем лучше из них выйдут чернорабочие, ведь они не смогут даже читать. Ему нет дела до бедных – никому нет. Вы были единственным, кто ими интересовался.
Выдохнув, Оливия замолчала, ужасаясь самой себе, – тем, как резко и смело она говорила, как гладко и быстро лилась ее речь.
А потом – что за странная мысль! – Оливии пришло в голову, что волосы у герцога цвета чеканного золота.
От этого она снова разозлилась. Он не заслуживает того, чтобы выглядеть как падший ангел или как воин.
– Вы это сделали! – горячо продолжила она. – Вы отдали ему свой пост, который он использует для того, чтобы его счета и счета его друзей в Лондонском банке стали еще больше. Потому что он никогда не занял бы вашего места, если бы вы сами не решили оставить его!
Ресницы Марвика упали. Теперь он смотрел на пистолет, по-прежнему поглаживая его, с таким видом, словно ее речь – чистая правда, между прочим, – не произвела на него никакого впечатления.
Оливия стиснула зубы – она была поражена и разъярена. Неужели это тот самый человек, что писал и произносил так много сильных речей, от которых у людей перехватывало дыхание? Который ради несчастных вступал в битву с коллегами – и чьи продолжительные и честные битвы-дебаты так пространно описаны в бумагах, хранящихся в кабинете внизу?
Внезапно Оливия потеряла весь страх. Да пусть лелеет свой пистолет! Что он с ним сделает? То же самое, что делает с собой – ничего.
Оливия, качнувшись, встала.
– Я думала, вам не хватает пуль, – сказала она. – Но, полагаю, понадобится только одна. В таком случае никто ничего не заметит – вы же всех разогнали. Англия не заметит.
Герцог шевельнулся.
Этого было достаточно для того, чтобы Оливия опустилась на колени и попыталась лучше разглядеть его лицо. Ровная линия его рта дала ей надежду – это было хоть какое-то выражение.
