– Может, это избавит вас от скуки.
Пока она разворачивала бумагу, он присел на край кровати, такой красивый, каким мужчина просто не имеет права быть.
Под коричневой упаковкой обнаружилась кремовато-белая веленевая бумага и несколько угольных карандашей. Тепло растеклось по всему телу, и она воскликнула:
– Какая прелесть!
Это был первый подарок от Джеймса.
Жестом указав на рисовальные принадлежности у нее на коленях, он проговорил:
– Это поможет скоротать время.
– Где ты их раздобыл?
– В деревенском магазине. Мне надо было чем-то заняться, пока доктор тебя осматривал, вот и отправился посмотреть, что здесь да как. – Он так прелестно нахмурился, что если бы Оливия не знала Джеймса, то могла подумать, что он беспокоится. О ней.
– Спасибо. – И хотя бумага и угольные карандаши были не бог весть каким подарком, она им обрадовалась больше, чем если бы ей подарили драгоценности.
Он наклонился к ней, опершись локтями о колени.
– Твоя лодыжка… надеюсь, перелома нет?
– Растяжение. Что ж, поделом мне.
Оливия хотела просто пошутить, но Джеймс взял ее руку в свою и твердо сжал.
– Не говори так. Я тоже виноват и собираюсь загладить свою вину.
Бог ты мой! С каждой минутой становится все интереснее.
– И как ты намереваешься это сделать?
Его чуть-чуть шершавая ладонь погладила ее руку, рассылая приятное покалывание по всему телу.
– Могу составить тебе компанию – пока не наскучу.
Оливия попыталась представить, как может Джеймс ей наскучить… и не смогла. Ее заключение вдруг показалось не столько наказанием, сколько подарком судьбы. Его безраздельное внимание целых два дня? Ни о чем более привлекательном она и мечтать не могла.
– Что ж, хорошо. – Она кокетливо улыбнулась. – Можешь начинать развлекать меня.
* * *
В голове Джеймса промелькнуло несколько весьма заманчивых вариантов времяпрепровождения, и он натужно сглотнул.
– Чего бы тебе хотелось?
Она многозначительно вскинула бровь, и одного этого уж хватило, чтобы в паху у него затвердело. Проклятье.
Поднявшись, он взъерошил рукой волосы.
– Не желаешь ли порисовать? Я мог бы поставить несколько предметов для натюрморта. Быть может, кувшин или какие-нибудь фрукты…
– Фрукты?
Джеймс пожал плечами.
– Разве не это обычно рисуют?
– Возможно, но я не нахожу яблоки или апельсины особенно… вдохновляющими. Как художник, я имею в виду.
– Стало быть, ты предпочитаешь пейзаж? – Он прошагал к окну, отдернул потрепанную штору и окинул взглядом почти пустой двор придорожной гостиницы. Пространство ограничивали несколько чахлых деревьев, но главной его чертой, к сожалению, была грязь. – Боюсь, что вид здесь не очень.
– Кто сказал? – озорно спросила Оливия.
Джеймс обернулся и обнаружил, что она улыбается и смотрит на него как на статую, которую собирается приобрести. Взгляд ее блуждал по его груди, талии, ногам до самых носков сапог. Она даже откинулась на стуле, словно пыталась как следует рассмотреть его зад.
Господь всемогущий.
Он подбоченился в ожидании, когда ее глаза, проделав долгий путь, вернутся к его лицу.
– Если не хочешь рисовать фрукты, уверен, что смогу найти какие-нибудь цветы и, может, кусок ткани для драпировки.
– Не нужно, – улыбнулась Оливия. – Все, что надо, у меня уже есть. Вытащи, пожалуйста, вон тот стул.
– Ты же не хочешь сказать, что…
– Ну разумеется. И не говори, что никогда прежде не позировал. – Она махнула рукой на стул в углу. – Давай посадим тебя вот в эту чудесную полосу света.
Он начал было возражать, но обещание есть обещание. Кроме того, все равно делать нечего, идти некуда. Поэтому он протащил стул по деревянным половицам и уселся.
– Не думаю, что гожусь в модели. – Одна только мысль, чтобы сидеть тут, наблюдая, как Оливия рассматривает его, когда не на что отвлечься, кроме ее знойных глаз, манящего рта и соблазнительной выпуклости груди, казалась сущей пыткой. Сладкой, но все равно пыткой.
– Глупости. – Она склонила голову набок и задумчиво выпятила губы. – Попробуй положить правую руку на спинку стула.
Джеймс открыл было рот, чтобы возразить, но когда увидел холм, образованный ее ногой, которую Оливия прикрыла шалью, вздохнул и подчинился.
– А теперь положи правую ногу на левое колено.
– Вот так?
– Да, хорошо… но, думаю, можно сделать лучше.
– Лучше?
– Представь, что ты пришел в клуб, чтобы провести там спокойный, расслабляющий вечер. Как бы ты сидел?
– Ну, не знаю… вот так, наверное. – Он вытянул ноги и скрестил в лодыжках.
Ее взгляд вновь медленно прошелся по нему.
– Неплохо, – сказала она с легким придыханием. – Да, думаю, так вполне подойдет.
Оливия согнула левую ногу, положила на нее пачку бумаги и взяла карандаш.
– Надеюсь, тебе удобно, – с усмешкой заметила она, – потому что это займет некоторое время.
Она сидела не далее чем в двух ярдах, изучая его так внимательно, словно намеревалась навечно запечатлеть в своей памяти. Будь это кто-то другой, не Оливия, он бы чувствовал себя крайне неловко, но с ней это казалось… естественным. Несколько минут ни он, ни она не произносили ни слова. Легкий сквознячок шевелил его волосы и бумагу Оливии. Во дворе за окном сновали слуги: выкрикивали приветствия, загружали экипажи, привязывали лошадей. Шум и суета внизу резко контрастировали с тихой и интимной атмосферой, царящей в комнате.
Наконец она начала размашисто водить рукой по листу бумаги, от усердия высунув кончик языка. Он собрался было пошутить по этому поводу, но передумал: зрелище было умилительное, и не хотелось, чтобы что-то менялось, даже в мелочах.
И пока внимание Оливии было сосредоточено на бумаге, Джеймс воспользовался возможностью как следует рассмотреть ее. Она как бабочка: вечно в движении, вечно порхает. Но не сегодня. Сейчас Оливия почти не шевелилась, позволяя ему любоваться шелковистой кожей, густыми ресницами и соблазнительными изгибами.
– Давай с тобой сыграем, – вдруг предложила она.
– А что, с рисованием мы уже закончили? – Он с надеждой подался вперед.
Оливия жестом велела ему вернуться на место.
– Нет, мы еще только начали. А играть можно, не сходя с места.
– Ну хорошо. И каковы правила?
Рука ее застыла в воздухе, и она закатила глаза.
