Прикосновение к смерти, осязательное понимание не столько краткосрочности, сколько случайности существования потрясли, всколыхнули и заставили по-другому взглянуть на мир Галину Вишневскую, пережившую военную блокаду Ленинграда. Какая еще детская душа сотрясалась столь вопиюще, будучи кощунственно вытолкнутой к вратам преисподней. Чего стоит только описанная ею картина ночного выноса трупов, когда одеревеневшие тела звенели при сбрасывании в грузовик, как «обледеневшие бревна», а «длинные-длинные волосы» одной умершей женщины «упали вдруг, рассыпались живой волной» – видение жуткого, холодного присутствия смерти долгие годы не выпускало ее из своих тисков. Пережитые дни блокады столь прочно въелись в ее естество, столь сильно потрясли, что оказали едва ли не решающее значение на построение дальнейшей судьбы, способность бороться и побеждать. Брошенная родителями, девочка-подросток видела, как люди теряли человеческий облик – после этого ей уже черная пасть дьявола не казалась страшной… И общая человеческая трагедия с гигантскими скачками между низменным и пошлым с одной стороны и возвышенно-неземным с другой привела ее к яростному желанию достичь большего, чем отводили рамки «тошной и беспросветной» жизни. Знаковым и показательным для человеческой природы вообще является тот факт, что «люди, только что буквально восставшие из мертвых, снова потянулись к искусству». Всплеск духовности для человека означает жизнь Человеческую, и отказ от животного выживания на грани низших потребностей захлестнул ее.
Комплекс негативного взаимоотношения с отцом является таким же сильным потрясением для психики, как жизнь в неполной семье. Прежде всего появляются вопросы и ответы, приводящие к продолжительным раздумьям, поиску себя, вырабатыванию определенного стиля поведения и способа мышления. Как и в комплексе отсутствия любви, возникает жажда совершенствования как способ ответа на ситуацию. Возникает устойчивая необходимость личностного развития и роста – то, что редко необходимо тепличному ребенку. Вслед за мотивацией непреодолимая сила выносит ребенка на рубеж неизбежной борьбы за крупную цель, и далее многое зависит от его индивидуального пути, от вложенных усилий в движение личности. Этот комплекс испытали археолог Генрих Шлиман, философ и писатель Сёрен Кьеркегор, композитор Людвиг ван Бетховен, успешная представительница шоу-бизнеса конца ХХ века Мадонна. Пожалуй, лучше всего непосредственные ощущения мало любимого ребенка описал Игорь Стравинский: «Мое несчастье, я твердо убежден, состояло в том, что отец был мне внутренне совершенно чужд, а мать относилась без всякой любви. Когда мой старший брат неожиданно умер, мать не перенесла на меня свое отношение к нему, а отец по-прежнему относился ко мне довольно сдержанно. И тогда я решил, что в один прекрасный день покажу им, чего я стою». Известный швейцарский психотерапевт Алис Миллер называет этот эффект возникновения первичной мотивации благотворным действием чувства скорби.
Шлиман думал об отце-тиране почти с ненавистью, перемешанной с вычурной учтивостью, которая явно относилась не к области чувств, но являлась вопросом престижа преуспевающего сына. Об отце, по словам Генриха Штоля, биографа Шлимана, он думал не иначе как о тиране, который «загнал в могилу его мать, лишил его самого радостей детства и спокойно, без всяких угрызений совести, оставил бы его в нищете». Но это патологическое недоверие к родителю, смешанное со злостью на него, породило в нем самом не только устойчивое намерение надеяться исключительно на собственные силы, но и развивать их, применять по назначению, добиваться высоких результатов. Когда же упорство и развитая работоспособность позволили ему занять высокое социальное положение, из соображений престижа и вследствие намерений следовать вечным ценностям Шлиман боролся с собственным непреодолимым отчуждением, «регулярно» посылая престарелому отцу «значительные суммы», арендовав для него приличное имение.
Знаменитый датчанин, один из тех титанов, на которых позже опирался патриарх психоанализа, горбатый и перекошенный Сёрен Кьеркегор являл собой образчик подавленности, меланхолии и тоски. Детские комплексы довершало деспотичное отношение отца, «человека с тяжелым и мрачным душевным складом». Вполне естественно, что хилый и болезненный мальчик с искривленным позвоночником не общался со сверстниками – будучи объектом насмешек в любой ситуации. Но размышления о своих возможностях и фанатичная жажда компенсации привели его на литературное поприще.
Бетховен испытывал к отцу, скорее, не ненависть, а зловещую досаду, ощущение отпечатка чего-то грязного и несовершенного, недоведенного до возможного развития. Алкоголизм отца, его неспособность раскрыться как музыканту, его фактическая неполноценность как опоры семейства включили в представлениях юноши определенный механизм противодействия ситуации. Роковые события, и в том числе смерть матери, ответственность вместо отца-неудачника зародили в нем желание добиться чего-то значительного, отделяющего его от родителя заслоном достижений. Опираясь на признание окружения, созданную психологическую установку, он начал путь восхождения к славе. Но первым стимулом, первородной мотивацией все-таки были жуткие отношения с отцом и рожденная из них фрустрация.
Говоря об этом виде фрустрации, следует заметить, что она нередко приводит личность ребенка к пограничному состоянию; именно не сложившиеся отношения с отцом чаще всего смещают восприятие в область деструктивного. У представителей мужского пола это может проявляться в желании насилия, разрушений, уничтожения всего без разбора, у представительниц женского – в неверии в себя, сложнейшем комплексе женской недостаточности, притуплении инстинкта материнства и неспособности жить в семье. К примеру, большинство ярких деструктивных личностей, таких как Чингисхан, Гитлер, Сталин, Распутин, имели непреодолимо негативные отношения с отцами. Нерон слышал об отце не иначе как о подонке.
Фрустрацию социального отторжения также следует считать одним из крупнейших стимулов для самоорганизации и уверенного преодоления преград. Распространенные ее разновидности – бедность, принадлежность к низшему классу, напоминание в микросоциуме о несоответствии положения, о более низком статусе. Этот вид фрустрации вызывает необходимость «доказательств» социальной полноценности и слишком часто уводит в русло творческой деятельности по той причине, что великие творцы во все времена занимали исключительное место в социальной иерархии. Но конечно же, нередки и симметричные ответы личности, стремящейся к власти и финансовому изобилию. Однако, как и предыдущий вид фрустрации, продолжительное социальное отторжение, притеснения и выдавливание из своего социального пространства способны вкупе с другими негативными факторами привести к доминированию деструктивных импульсов. Примеры Чингисхана, Ивана Грозного, Гитлера, Распутина, Саддама Хусейна напрямую связаны с решительным отказом социума принять их в качестве целостных образов личностей; социальные противоречия вкупе с другими раздражителями стали для них серьезным стимулом для ухода в плоскость обитания демонов. Стоит принять во внимание, что так же, как потеря родителей, противостояние с отцами, социальное отторжение подвигают личность к нарушению принципов добра и защиты жизни лишь в тех случаях, когда у них появляется возможность поступательного и безнаказанного вовлечения в насилие и разрушение. Таким образом, для области деструктивного эти проявления фрустрации оказываются в большей степени сопутствующими факторами, тогда как для рождения масштабного творца, крупного лидера социальные противоречия имеют позитивные последствия. Они ведут к закалке духа борьбы, к пониманию необходимости действовать, думать, полагаться исключительно на себя.
