По весне они установили на могиле Шуры памятник. Простая гранитная плита с выбитыми именем, фамилией и годами жизни. Лантаров настоял на том, чтобы перенести на отполированную часть камня парашют с надписью. То была строчка из песни:
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землей и травой…
Однажды Лантаров проснулся ночью, и Полина почему-то не спала – что-то тревожило ее. И он прижал молодую жену к груди, совсем как маленькую беззащитную девочку. И она уснула, согревшись и успокоившись. А он долго лежал с открытыми глазами и думал: отчего его сердце переполняет невиданная, ранее не испытуемая нежность, неизвестное, но безумно приятное умиление от этих тихих сонных объятий? Какое-то светлое, трепетное чувство, похожее на озарение и бьющее откуда-то глубоко изнутри его, как ключ с кристально чистой водой. И он подумал, что, может быть, это и есть самое важное чувство, та самая великая и всеобъемлющая любовь, далекая от стремления к пресловутому оргазму, которая уже одними только объятиями и прикосновениями, запахом волос, чудным ароматом тела делает мужчину и женщину близкими, доверяющими друг другу. И Лантаров хорошо знал, что Полина – его надежда и опора: когда ему будет плохо, она обязательно окажется рядом. И, засыпая в сладких объятиях, он еще раз успел подумать, что это и есть самое великое счастье – вот так засыпать вместе и так же вместе просыпаться, а все остальное будет происходить легко и понятно, как в волшебной сказке о счастливой паре.
Может, вся наша земная жизнь и есть то пресловутое чистилище, о котором твердил Шура? А рай – всего лишь восхитительная, яркая мечта, несбыточная, как и все другие? Но, если так, почему тогда тут, в этом мире, появляются такие ошеломляющие периоды просветления, неизбывного, истинно райского счастья? Именно они убеждают, что весь этот мир – тоже рай. Только недоступный для тех, кто прилагает мало усилий. Потому что, если только мы этого по-настоящему хотим, мы должны сознательно и терпеливо строить свой маленький, непостижимый, земной рай.
