– Да никто и не знает. – Игорю, похоже, даже в голову не приходило, что это может так задеть. – Но на самом-то деле вся армия одна и та же. А ты как оказался в училище?
– Ну, у меня все по-другому было, – вздохнул Алексей. – Я бы в жизни в армию не пошел, я ее и сейчас на дух не перевариваю. Если бы… – тут Алексей осекся и, немного смутившись, продолжил: – Если бы не существовало на свете Рязанского десантного…
– Так они ж все одинаковые, – проговорил Игорь со своей извечной улыбкой недоумевающего простолюдина, превосходно знающего то, что скрыто от собеседника. В его кривоватой гримасе с округлившимся ртом и щетинистыми толстыми бровями Алексей прочитал удивление по поводу того, что он не понимает таких простых вещей. И хотя Игорь казался в этот момент сущим простаком, с топорными и порой нескладными движениями, абсолютная, неколебимая и даже грозная уверенность в своей правоте преображала его до неузнаваемости, вызывая симпатию слушателя.
– Не может такого быть! – в сердцах воскликнул Алексей. Он не желал верить в сходство именитой школы с иными. Только Рязанское десантное в его понимании было окружено таинственным ореолом славы, только в отношении этого училища действовала магия легенды и непостижимости. И потому слова Игоря казались ему еретическим бредом.
– Так увидишь, – пророчески изрек Игорь. – А как ты попал в десантное?
Алексей при этом вопросе опять глубоко и печально вздохнул, воспоминания нахлынули на него приятным возбуждающим потоком. И теперь он знал, что все уже невозвратимо ушло, улетучилось, как газ после химического опыта в школе. И ему было жаль, до щемящей тоски больно за осознанную потерю былых радостей…
– Жил я, короче, не зная горя. И учился хорошо и, главное, без напряжения. Немного спортом занимался, на выдающиеся достижения не тянуло, но для ощущения полноценности хватало. И вниманием девочек обделен не был. Была, правда, одна проблема: я не знал, куда податься после школы, цели четкой не было. – Тут Алексей приостановился и задумчиво оперся подбородком на тыльную сторону ладони, покрывающую треугольную рукоятку лопаты. Если бы он мог взглянуть на себя в это мгновение, то увидел бы, как его лицо засветилось трогательно мечтательным выражением, словно у младенца, который знает, что им любуются. Игорь перестал вынимать грунт из траншеи, но продолжал спокойно обрезать лопатой ее неровно обрубленные края. – Был у меня товарищ один, на год старше, мы с ним часто по утрам в спортивном городке занимались. И вот однажды встречаю его, разговорились. И он говорит мне: «Леша, я вот только что приехал из Рязани, не поступил в военное училище». Я ему отвечаю: «Олег, не может такого быть, ты ж школу «отлично» тянул, почти что на медаль, да и со спортом дружишь». И он рассказал мне приблизительно вот что. Существует в нашей стране засекреченное военное училище, в которое обычный человек, даже хорошо подготовленный, поступить просто так не может. Только избранные, единицы со всего Союза. Там готовят супергероев, полнейших экстремалов, которых бросают на выживание в любой точке мира. Училище – единственное в мире, существует только один аналог – в Соединенных Штатах центр подготовки морской пехоты… Уж забыл, как называется. Ну и меня насквозь прошибло, как от нашатыря. Заклинило – и все тут! Я стал как одержимый, впал в какое-то бешеное беспокойство, как будто мне укол сделали. Ведь только год оставался. Я бросил все, вернее, все подчинил поступлению. Девчонок отставил в сторону, про отдых забыл. Спорт заменил самостоятельной подготовкой. Математику и физику начал сам учить, мать думала, что я заболел. Друзья были уверены: свихнулся парень. Я ж до областной комиссии в военкомате все в тайне держал…
Алексей сглотнул слюну и посмотрел на уже клонящееся к закату солнце, которое, когда они начинали работать, казалось, навсегда взгромоздилось на высшую точку своей привычной траектории. Игорь остановился, замер, и Алексей заметил, что глаза у него загорелись от увлеченности незамысловатым сбивчивым рассказом. В голове у Алексея метнулась шальная мысль о том, что этот парень, который, верно, будет ему надолго товарищем, совсем еще не знаком с азартом, со всеохватывающим чувством борьбы, состязания за какую-нибудь, пусть даже самую сумасбродную, цель. Неужели у него не было ничего подобного в жизни? Если так, то насколько тяжелым, скудным и одноцветным было его существование!
– И вот еще что… Мне военком как-то сказал: «Юноша, не томи меня лишней работой, туда все равно не поступишь. Давай тебя отправим в Ленинградское топографическое, станешь офицером-интеллигентом, как человек жить будешь». Я тогда вообще озверел. И когда сюда приехал на экзамены, любую теорему мог тремя способами доказать. Когда подтянулся тридцать раз на перекладине, сразу на заметку попал. Трешку пробежал, правда, третьим. Два брата-сибиряка, близнецы Абакумовы первыми были. Зато остальные метров на сто отстали. Это при том, что большая часть потока на «отлично» пробежала. Я четыре экзамена из пяти сдал на «отлично», чисто и без задоринки, и только по сочинению получил «тройку».
– Але, а че мы там стали?! Или на ужин не хотим идти?! – послышался прервавший его грозный окрик сержанта, превращавшегося во время работ в старательного тюремного надзирателя.
– Эх, – вздохнули оба, взявшись за лопаты с удвоенной энергией.
2
В другой раз, когда затяжной и уже далеко не теплый дождь нещадно хлестал по обитателям лагеря в Сельцах, сам собою продолжился разговор Алексея и Игоря. Перед курсантами третьего взвода, на плечи которых были наброшены тонкие брезентовые плащ-палатки, невозмутимый Лисицкий, похожий на парящий над строем оживший призрак в длинном прорезиненном плаще, с гордой презрительной усмешкой поставил странную задачу: собирать мусор и палочки длиннее полметра в лагерной лесополосе.
Курсанты уныло кружили по одному и тому же маршруту в течение добрых двух часов, после чего, промокшие до мозга костей, стали похожи на подбитых заморенных птиц. Их сгорбленные фигуры, которые случайный путник мог бы принять за тени, уныло мелькали то у одного, то у другого пригорка. И хотя сходиться вместе им строго-настрого запретили, они то и дело на несколько секунд сбивались в пары и тройки, чтобы, перекинувшись несколькими словами, тут же, опасливо оглядываясь, разойтись в разные стороны. Каждый из них интуитивно понимал, что при любых обстоятельствах необходимо непрерывно двигаться, и в этом броуновском движении мокрых частиц было что-то загадочное и зловещее, как киножурнал к сказке про кощеево царство.
– Знаешь, как это явление в армии называется? – спросил Игорь, незаметно приблизившись. Из-под напрочь промокшей накидки на Алексея смотрели его лукавые, ничуть не угасшие глаза и выглядывал кончик облупившегося, как картофелина, носа. Алексей не ответил, ему было невыносимо грустно. Нет, не тяжело. Неприятно, больно, унизительно. Теперь все казалось бездарным и безрадостным. Его раздирала невыразимая обида за теряемое время, за угасающие силы; ведь за те полтора часа, что они бесцельно мокнут под монотонным водяным решетом, можно было бы столько сделать!
– Долбо… – почему-то радостно возвестил Игорь, во второй части произнесенного слова следовало часто повторяющееся в военной среде крепкое существительное. – Да ты не расстраивайся, он в армии везде, без него и вовсе не было бы Советской армии.
