Так через сто пятьдесят лет после гигантского сражения курсанты отдавали дань священному Бородинскому полю и невиданным зрелищем приковали тысячи глаз зрителей. Тут совершался культ, магическое жертвоприношение, и поле, дышавшее накопленной энергией погибших и выживших русских воинов, дарило молодым преемникам всю неистовую силу земли, всю информацию о героях, напитывая бессознательное новых героев, создавая архетип победителя, первообраз непобедимого русского богатыря. Как и кутузовские полки, они явственно ощущали за резким, терпким запахом земли едкий дурман воинственности, неуемной воли и жажды неумолимого боя. Игорь чувствовал прилив этой дикой, варварской энергии неустрашимости всякий раз, когда приходилось совершать ритуал ВДВ – коллективный призыв войны. К культу войны обращались все чаще и чаще, и Игорь сам не заметил, как невообразимое сладострастие превосходства проникло в его естество и заразило навечно. По своей наивности он полагал, что это гениальное изобретение генерала Маргелова, хотя на протяжении веков каждый полководец считал вызов неизбывного духа войны первой необходимостью и первой предпосылкой побед. И только очутившись на месте Бородинского сражения, представив, как упорно лезли заговоренные Наполеоном французы и как бесстрашно отражали их охваченные жаром схватки русские полки, он вполне осознал значение культа. На этом поле присутствовала аура смерти и бессмертия. И Игорь убедился, что введение воина в транс гораздо опаснее для врага, нежели количество его пушек и ядер.
После учебного боя на глазах у зрителей они должны были надеть форму русских гусар, чтобы сыграть несколько сцен того времени, отражая наскоки переодетых в полевую форму французов солдат и офицеров Кантемировской дивизии. Уже стаскивая маскхалат, Игорь услышал сдавленный вскрик Лыкова:
– Дед, у тебя кровь!
Игорь посмотрел и увидел расплывающееся кровавое пятно и дыру, проделанную в маскхалате штыком-ножом. Его тут же обступили товарищи, но сам он все еще не чувствовал боли.
– Так, быстрее переодеваемся, у нас через две минуты выход на поле, – кричал проходящий мимо Лисицкий.
Ротному мгновенно доложили о ситуации.
– Как себя чувствуешь, двигаться можешь?
– Рота! Строиться! Замкомвзводам вывести личный состав к месту построения! – зычно скомандовал Лисицкий теперь уже роте, и его команда эхом передалась по живой цепи уже выскакивающих к месту построения русских солдат времен 1812 года.
– Эх, жалко, – с тоской посмотрел им вслед Игорь, придерживающий рукой бок и чувствующий, как боль теперь разрастается и начинает охватывать его сознание.
– Ладно, на двух воинов у русских будет меньше. Но наши все равно победят, – уверенно заключил Нога, произведенный на втором курсе в сержанты.
Осмотр врача выявил, что штык-нож во время выполнения одного из приемов пробил складку кожи на боку, но, смягченный ребром, легко прошел по касательной. Было подозрение на перелом ребра, и после перевязки медик потребовал находиться в машине по меньшей мере до окончания празднеств.
– Так можно и проткнуть насмерть, – качал головой худосочный капитан, перевязывая Игоря, подумавшего: «В самом деле, можно. Но пусть это будет не сегодня».
Глядя на поле через маленькое оконце автомобиля, Игорь недоумевал: отчего он так долго не чувствовал боли. Ему нравилось это коллективное самовнушение сокрушительной силы ВДВ, вбивание в сознание мысли о принадлежности к совершенной иной категории людей, непохожих на остальных, неуязвимых, нечувствительных, охваченных неистовостью мессианства. Это ни с чем несравнимое коллективное чувство, называемое в училище десантным шовинизмом, он ощущал все чаще и глубже. В нем была заложена и неслыханная провокация сознания, и феноменальная, а потому чрезвычайно приятная власть сообщества неукротимых воинов над остальным миром. Это странное ощущение ненавязчиво воспитывалось самой окружающей обстановкой. Криком «Ить!» на утренней зарядке, звуком гулко бьющих по мостовой сапог во время бега роты, проникающей в самое сердце строевой песней, патриотическим возгласом замполита, воинственной фразой участников войны в облике Мазуренко, самим видом заломленного берета… Суть десантного шовинизма состояла во внутренней установке, непонятной непосвященным, безмятежности, трижды помноженной на исступление. В готовности испепелять непокоренное еще пространство, с остервенелостью псов грызть любого обозначенного командиром противника, в бушующей радости от собственной ярости… В отличие от своего друга Алексея, Игорь не задавал себе вопросов относительно происхождения этой внутренней установки. И для него, в конечном счете, было неважно, является ли она частью реальности или результатом психологического внушения. Но если даже последнее, то этот самообман все равно был сладок и обладал привлекательной, внушающей уважение силой.
2
У Игоря был не один повод оценить силу этой внутренней установки. Впервые это случилось во время первого летнего отпуска год назад, когда он отыскал девушку, одну из двух сверстниц, с которыми дружил до поступления в училище. Вчерашняя девочка, до его отъезда в училище еще тонкая, как ива, почти без признаков созревания, она вдруг совершенно изменилась. Мало того, ее формы стали волновать окружающих молодых людей, провоцировать бесстыже скользящие взгляды на ее набравшей крепости груди или влекущих округлостях ягодиц. Она, несомненно, знала об этих взглядах, принимая их как комплименты. Весомым довеском к этому стал ее невозмутимый и вместе с тем лукавый, дикарски распутный взгляд, который вызывал внутри у Игоря неведомое ему ранее жжение. Правда, обладала она сиплым голосом, ее манеры иной ценитель женственности нашел бы вульгарными, а на ее девичьих руках, с обкусанными ободками грязных ногтей, уже появились признаки будущей узловатости и заскорузлости. Но ничего этого Игорь не замечал, ибо от нее исходил настойчивый пряный запах молодой самки, пробуждавший у него эротическую одержимость, для избавления от которой потребовалась бы критическая концентрация воли. Конечно, форма общения в упрятанном в глубинах черкасских полей селе оставалась традиционной и без претензий, но тем лучше было для Игоря, не слишком верившего в изысканные речи. За него колоритно говорила его форма, которую он почти не снимал в родном Межириче; так и виден он был за версту, и тратиться на новые одежды родителям не надо было. Вполне логичным оказалось его приглашение в местный клуб, дружеское, ни к чему, впрочем, не обязывающее.
Ночная сельская дискотека сама по себе взрывоопасна алкогольными парами, туземными замашками грубоватой толпы и примитивным внутривидовым состязанием бесхитростных самцов и самок. Но когда среди сельского однообразия вдруг появляется чужак, да не просто случайно заехавший гость, а настоящий городской франт в вызывающей военной форме, беды не миновать. Если к этому добавить, что в лихо заломленном на затылок берете Игорь и сам никого не замечал, танцуя только со своей подругой и покуривая в сторонке во время пропускаемых им быстрых танцев, то можно понять, какую неприязнь вызывала его броская фигура. Для местных молодцов его берет производил эффект красной тряпки, которой помахали у пенящейся от злобы морды раззадоренного быка. Да и сам Игорь, кажется, не удивился, когда не успел после окончания дискотеки он вместе с девушкой отойти на несколько сот метров, как услышал явно пьяный голос из тени.
