Но дело было не только в страховке. Игорь долго размышлял над тем, что так объединило его с Алексеем, надолго связало их судьбы в один пучок. То, что они земляки? Вероятно. Национальная, сугубо украинская способность приспосабливаться к обстоятельствам и не только «терпеть негаразды», как любил говорить его дед Фомич из Межирича, но и придумывать всякие приспособления, уловки для преодоления препятствий. Вот и в армии он давно заметил, что как ни старшина роты, так обязательно украинец. Прирожденная тяга к обустройству, умелому управлению, ловким трюкам-решениям – да, безусловно, все это имело прямое отношение к национальному характеру. И Игорь пришел к мысли, что хотя они совершенно случайно подружились, на самом деле все гораздо сложнее. То, что плохо давалось ему, легко брал на себя Алексей, и, наоборот, что казалось Алексею высшей математикой, для него было проще вскапывания огорода в далеком украинском селе. Алексей мог мгновенно разобраться в нюансах боевой обстановки на топографической карте, в штрихах и знаках, зато он, Игорь, первоклассно замыкал запаску в двадцатиградусный мороз. Алексей перед смотром мог проспать очередь на утюг или плюнуть на ночную чистку лопатки и котелка; для него же это было невозможно. Он готов был не спать несколько ночей, лишь бы все выглядело безукоризненно. Да, в глубине души он признавал, что завидовал некоторым способностям Алексея, легкости и даже некой грациозности и филигранности исполнения, заметно оттенявшей его собственную угловатость, врожденное мужланство и инфантильное недопонимание некоторых хрестоматийных, с точки зрения городского жителя, истин. Игорь, который раньше всегда гордился своими фразами, будто с одного удара забитыми по самую шляпку гвоздями, признавал теперь личное обаяние и даже определенную харизму Алексея и его аккуратное, настойчивое ввинчивание в ситуации. Но он также отчетливо видел и то, что именно они, эти ярко выраженные личностные качества чаще всего становились для Алексея источником проблем во взаимоотношениях с командирами. Алексей стремился выделяться интеллектом, а в армии это карается с не меньшей жестокостью, чем неповиновение. А вот Игорь твердо усвоил первый солдатский закон: выделяться нужно тем, что ничем не выделяться. Это как камуфлированная сетка, которую носят разведчики, – ты победишь любую ситуацию, если научишься сливаться с местностью и окружающим миром. Потому Игорь и вел себя обезличенно, как бы растворяясь в той воинской массе, поражающей своей предсказуемостью в быту. Ибо именно эта святая простота и является главной добродетелью военного, от солдата и до маршала. Настоящая армия, Игорь был абсолютно в этом уверен, по меньшей мере, до времени чрезвычайных ситуаций и особого военного периода, не признает яркой индивидуальности, она карает любую самобытность как порок, демаскирующий признак. Игорь сравнивал Алексея с несносным, невыдержанным и слишком самонадеянным бойцом, считая его желание проявить себя явным недостатком. Но, взирая на слабые, как полагал Игорь, стороны характера товарища, он, тем не менее, не отдавая себе ясного отчета, восхищался его способностью заглядывать за пределы того узкого пространства, которое им отводилось. Будучи из военной семьи, Игорь свято верил, что даже ошибаться имеет право только один человек в подразделении – командир. Единственное, на что имел право бравый солдат, это медлить с выполнением распоряжения, если он чувствовал, что выполнять его глупо и опасно. Ведь неслучайно курсанты к концу первого курса наконец-то осознали тонкий смысл известного училищного принципа «Не спеши, а то успеешь!»
Но в будничной жизни они оставались ломовыми лошадьми, запряженными вместе, и Игорь небезосновательно считал, что без его сухой практичности и терпения склонность друга к романтическим переживаниям давно подвела бы его. Вот это они знали оба и поэтому упорно держались вместе и были весьма полезны друг другу, как два химических элемента, которые только в чудесном соединении обеспечивают стабильный иммунитет каждому. Способность Алексея бесстрастно и вместе с тем емко и красочно оценивать прошлое оказалась весьма ценной для Игоря, только в эти мгновения его внезапно прошибало: по странному стечению обстоятельств сам он никогда не имел личного прошлого. Его прошлое являлось достоянием его родителей, частью военной судьбы отца; его личная жизнь казалась ему самому костью, периодически бросаемой собаке с неокрепшими зубами, из которой та настойчиво, трогательно и чаще всего безрезультатно пыталась выгрызть то, чего уже там не было. Но еще хуже дело обстояло с будущим, которого Игорь также не чувствовал. Алексей толковал ему о каких-то упоительных перспективах, которые казались его другу слащавыми сказками, несбыточными шоколадными фантазиями. Для него парадигма будущего была до умопомрачения проста – служить, и точка! Но все-таки эти разговоры о прошлом и будущем открывали ему глаза на многие вещи, о существовании которых он доселе не подозревал. Хотя и интуитивно понимал главную проблему Алексея: тот застрял где-то между прошлым и будущим, и поэтому настоящее для него порой становилось невыносимо тягостным. Тогда как он, Игорь, жил исключительно настоящим моментом и мог научить этому незамысловатому ремеслу своего товарища.
Всякий раз обнаруживалось, что каждый из них иначе готовил себя к серьезному делу, имеющему, правда, неясные очертания и контуры. Вопрос придания смысла жизни проскальзывал почти во всех высказываниях Алексея, и Игорю это нравилось, потому что он раньше никогда не задумывался над подобными вопросами. Игоря даже удивляло, что Алексей намеревается самостоятельно сделать выбор дальнейшего пути, ведь он знал: военному особенно сложно влиять на свое будущее, и если слишком об этом заботиться, можно потерять все. Офицер, по его разумению, должен стремиться только к одному – как можно быстрее подняться по карьерной лестнице до Академии имени Фрунзе, а дальше – если уж очень повезет, то дотянуться до Академии Генерального штаба. Но в такие дали никогда не заводила его шальная мысль даже во время самых отважных мечтаний в бесконечной, вещей тиши дремучей караульной ночи.
Но и Игорь умел удивлять своих сослуживцев. Запутанность мыслей и немногословность он научился превращать в неоспоримые преимущества, принимая неожиданные, шокирующие окружающих решения будто бы в ущерб себе. Однажды, еще до первого отпуска, когда Иринеев распределял курсантов на работы, он назначил на наиболее грязные участки работы несколько человек, и в том числе Алексея, которого явно недолюбливал. Но, помимо уже назначенных, необходимо было еще несколько пар рабочих рук. Тут сержант пошел на мелкую хитрость, спросив, может, кто-то сам желает присоединиться? Вопрос был, скорее, как он говорил, «проверкой на вшивость», и замкомвзвода раскрыл рот от удивления, когда Игорь сам вызвался пойти с Алексеем и Глебом Осиповичем в мойку. «Ну, вы, хохлы, как будто смазаны салом», – только и проговорил он. Мойка слыла особо грязным и ненавистным местом, и не столько из-за самой работы, сколько из-за того, что работающие там практически были лишены возможности поесть жареной картошки с мясом – в силу невероятной загрузки и практически непрерывной работы беспощадного дьявольского конвейера по превращению грязной посуды в чистую. Чувство голода в течение долгих месяцев учебы оставалось наиболее острым после желания спать. В результате полугодичной закалки в стенах училища любой курсант был способен уснуть тотчас, в течение сорока-пятидесяти секунд в любом положении. «Дайте мне точку опоры, и я… усну», – с задором шутили они в первой год учебы. И стоило любого из них разбудить посреди ночи и осведомиться, будет ли он участвовать в поглощении продуктов – неважно, сала или шоколада, можно было не сомневаться на этот счет – через секунду курсант приобретал вид полноценного едока. И на такую-то жертву добровольно вызвался Игорь, заведомо зная, что изумит этим товарищей. Так он поступал не один раз, заслужив добрую славу человека, которого невозможно наказать работами или внеочередным нарядом. И удивительное дело: сержанты почти совсем оградили его от подобных задач. Нарушителей-то всегда было предостаточно. Терпение и усердие при выполнении монотонного будничного труда стали тем фактором, из которого Игорь научился высекать маленькие искры признания, и потому замешательство и удивление окружающих являлись самой звонкой монетой, которую он мог выбить из них за нестандартные поступки.
