– Давайте, – согласился командир взвода, сердце которого впервые после выхода в Герань радостно забилось, – мне тоже этот бардак опостылел.
– Есть деловое предложение, – услышал лейтенант вкрадчивый, с лисьей хитринкой, голос рядового Симакова, который также не занимал должностей, но находился на вершине негласной солдатской иерархии, – начинаем отношения с чистого листа. Вы нас, «стариков», до дембеля не трогаете, мы же обеспечим полную красоту в роте. Все будет просто ажурно: порядок, ремонт в казарме, результаты стрельб и так далее. Мы вам лучшую роту в полку сделаем.
Этот малый был, в отличие от остальных, щуплый, с изъеденным глубокими оспинами лицом и отрешенным, будто бы не от мира сего, взглядом. Игорь накануне отъезда внимательно ознакомился со всеми документами и характеристиками на солдат и с удивлением узнал, что Анатолий Симаков вместе со старшим сержантом Григорием Скибой пришли в армию со студенческой скамьи. Остальные в лучшем случае были выпускниками профтехучилищ, в худшем – прятались в армии от тюрьмы.
Командир взвода предполагал такое начало разговора, но готов был поиграть. Он не отвечал некоторое время, специально выдерживая долгую паузу. Он должен их всех перехитрить и переиграть. Иначе и быть не может, это он – офицер, он – командир и представитель власти. И он настроен серьезно.
– Что скажете, товарищ лейтенант? – спросил через некоторое время Симаков.
– А что думают остальные? – вопросом на вопрос ответил командир взвода.
– Остальные поддерживают Симу, – поспешил поддакнуть долговязый сержант Архипов, замкоммандира первого взвода, передавая окурок Храмовскому.
Дидусь обвел долгим пристальным взглядом всех сидящих у костра. Молодые, здоровые, решительные парни, уставшие от войны, получившие отсрочку у смерти, мечтающие о нормальной жизни. Жаждущие прикосновений к женщине, блистательных свадеб, собственных семей, трепетного писка рожденного ребенка, будущих побед. Но столкнулись с препятствием, командиром взвода, который поставил цель – добиться своего во что бы то ни стало! Сегодня они сплотились, как пауки, вокруг него, но он ведь тоже не подарок.
Игорь взглянул на небо. Ночь уже опустила на лагерь свое тонкое матовое покрывало, сквозь которое сверху струилось дивное мерцание удивленно глядящих звезд. Где-то сбоку настенным спальным торшером торчал осколок луны, да потрескивающий костер за спиной командира взвода отбрасывал заманчивые блики. Пустыня казалась молчаливой и оттого пугающей. На лицах солдат угадывалось уныние. Напряжение загнанных в угол прорывалось в каждом из них, и Игорь с удовлетворением отметил витающую над сидящими перед ним людьми некоторую долю озлобленности. Ему вдруг стало легко и весело на душе.
– Мои требования очень просты, – начал он тихо, подкурив сигарету, – сержантский состав выполняет мои команды по управлению ротой – это первое. И сержанты, и старослужащие – на всех построениях, по форме одеты – это второе. – После этих слов кто-то присвистнул от удивления, но Игорь сделал вид, что не заметил. – С утра все палатки снять и поставить заново, как это положено в походном лагере, – я укажу где и как. Это третье. – Он намеревался говорить дальше, но коротышка Симаков со смелой дерзостью перебил его.
– Товарищ лейтенант, да вы нас, что, за овец держите?!
Игорь осекся, но парировал встречным, наигранно учтивым вопросом:
– Симаков, можно я закончу?
– Да валяйте уж, чтоб мы могли все фантазии ваши собрать вместе. Книгу потом напишем. – Симаков в порыве ярости отшвырнул носком ноги камень, и тот, издавая шуршащий звук, полетел в костер, чем вызвал фейерверк взметнувшихся в небо искр. Но Игорю показалось, что бешенство это, скорее всего, показное, предназначавшееся исключительно ему.
Пару человек ухмыльнулись, одобряя фамильярность зарвавшегося солдата, но Игорь строго продолжил:
– Ну спасибо, Симаков. Так вот, дальше четвертое требование. Все сами роют окопы и представляют их мне. Сержанты, кроме того, представляют окопы отделений и взводов, а также карточки огня.
– Наверное, хватит, товарищ лейтенант. Наши уши уже вянут, – опять взял на себя инициативу Симаков, вытирая ладонью края пересохшего рта, там, где слюна вступала в противоборство с пылью. Игорь не видел лица солдата, но его голос давал ясное представление об истинных чувствах Симакова. – Ведь вы ж сами понимаете, что это нереально и что такого никогда не будет. Никогда!
Последнее слово он повторил с особенной страстью, запрессовав в него всю гордость, горечь, яд, упорство тех, кто был на настоящей войне.
– Что тут для вас оскорбительного?
– Мы горы в Афгане грызли, а вы нас хотите втоптать в дерьмо! – почти крикнул Храмовской. – Да вы ни войны, ни службы еще не видели, а нас пытаетесь опустить! – После этих слов один окурок полетел в костер, с силой отправленный туда щелчком. Этот жест, как и неподвижно застывший возле Храмовского варан, указывал на его вызов, его мятеж и готовность к непримиримой борьбе за однажды отвоеванную вольницу.
– Зачем вам эта головомойка, мы через два-три месяца по-любому уйдем, и вы нас не переделаете, а здоровье себе подорвете. И репутацию испортите, – включился в разговор еще один дембель, сержант Седых, которого за громадные размеры величали то Медведем, то Седым, а то Седым Медведем.
– Вот, смотри, Андрей, – при звуке собственного имени Храмовской вздрогнул, его давно так никто не называл, он для всех был Храм или, в крайнем случае, Эндрю Зэ Бэст. Но произнесенное имя ему было явно приятно, потому что напоминало о доме и о другой, интересной и насыщенной потерянными, забытыми и загубленными войной эмоциями. – Вы без конца упоминаете Афганистан. Но я тоже собирался на эту войну, проходил тут, в Кировабаде, горную подготовку, но так сложились кубики судьбы, что война закончена и я туда не попал. Так в чем же я перед вами виноват?!
Афганцы угрюмо молчали, очевидно, каждый вспоминал свою историю отношений с кровавой горной страной.
– Идем дальше. Вот ты, Андрей, заслужил орден. Он свидетельствует, что ты воевал на войне геройски, не опозорил наших отцов и дедов. А сейчас, когда ты носишь его на майке, ты ж этот орден обижаешь и опускаешь, ты Красную Звезду, серьезную награду за твое же собственное отличие, за твою доблесть, ни во что не ставишь! И что, ты так к своей девушке в майке поедешь?! Ведь ты наверняка каждое мгновение помнишь из того дня, за который этот орден получил, ведь так?!
Дембеля опять помалкивали. Кто-то глубоко вздохнул, кто-то заскрипел зубами. Пылающему костру отвечало полыхающее пламя в глазах бывалых, не желающих покоряться солдат. Но ведь и сам Игорь хорошо понимал, что орден, прикрученный к майке, всего лишь вызов тем, кто его на эту войну послал, и демонстрация, не лишенная тайной гордости, что войну он, солдат, эту подлую, мерзкую войну выдержал, не ударил лицом в грязь. И знал, что орден на майке не отражает его сути, не выворачивает его души, которая, может быть, стонет и трепещет. Еще как рвутся их души! В этом Игорь был уверен, чувствовал, что именно эти буйные парни на гражданке первыми будут собираться второго августа, чтобы отметить День ВДВ и вспомнить испытания, выпавшие им в Афганистане. И он не ошибся – парень вдруг заговорил о самом важном и тщательно оберегаемом раскаленной памятью:
