Юрчишин, кажется, уловил его намерения не распространяться о себе, разгадал маневр. Но, к удивлению Артеменко, это нисколько не смутило собеседника.
– Тебе как старому другу скажу: я тут такое дельце провернул… Ухохочешься. – Юрчишин многозначительно закатил глаза.
Артеменко смотрел на него немигающими глазами, а еще осторожно – мимо него шагах в восьми-десяти у стойки возился бармен. Он, конечно, ничего не слышит, но только в том случае, если Юрчишина тут никто не ведет. Вместо ответа Алексей Сергеевич промолчал. Зато его собеседник расценил это как готовность слушать дальше.
– Короче, тут суденышко шло прелюбопытное к турецким берегам. Торговое, но с оружием на борту. Мне мои пиликнули, мол, метни икру. – Тут Юрчишин неприятно подмигнул. – Оружие-то украинское. Отправитель – одна «дочка» «Укрспец-экспорта». Ну а направлялось-то… да неважно куда. Просто хохлы там нашим дорогу перебежали.
Ого, осенило Алексея Сергеевича, да ты, друг мой любезный, похоже, оседлал гребень волны, и волна эта повыше нашей будет… Но вместо ответа или реакции он опять ограничился едва видимым кивком.
– Ну, проблемка-то в том, что оружейная сделка полностью легальная, и поднять шум вокруг нее – просекаешь? – задачка почти неподъемная. Но только не для нашего брата. У меня связи с местными о-го-го какие! Юрчишин все-таки тертый калач.
Тут бармен направился к ним за пустыми бокалами, и Артеменко, словно ненароком, коснулся рукой пиджака товарища. Тот понял и умолк. Бармен, вероятно, осознал свою нежелательность и потому с мягкой улыбкой спросил по-английски, не желают ли господа еще чего. Юрчишин повернулся к нему и с не менее любезной улыбкой что-то ответил на великолепно отточенном турецком. А потом, когда бармен исчез, сообщил, что заказал еще два «Мартеля», чтобы легче переносить полет. Затем неожиданно шепотом добавил:
– Да эти обезьяны на русском лопочут почти все, просто прибедняются. И каждый третий – ловкий стукач.
У Артеменко вдруг возникло непреодолимое желание встать и уйти. Ему было неприятно все в его бывшем соседе по квартире – и его вульгарный жаргон, и ужимки дельца, и демонстрация превосходства, и эта небрежно приклеенная вежливость. Но что-то удерживало его, хотя он сам вряд ли бы ответил точно, что именно.
– Ты не зря… – начал было Артеменко, но собеседник его быстро перебил.
– Не зря, не зря, коллега. Работа у них такая – быть веселыми истуканами. Как говорится, кто на что учился…
Артеменко пожал плечами, и тут ловкий бармен, точно подтверждая слова Юрчишина, принес коньячные бокалы, с поклоном поставил их и удалился.
– Видишь? Ну ладно, так я тебе доскажу, а то, – тут он взглянул на часы, демонстрируя блеск престижной швейцарской фирмы на руке, – уже скоро пора.
– На Москву?
– А то куда же. Одним словом, – продолжил он свою историю, – все вышло, как в штампованном голливудском боевике. Когда по моей наводке проворные турецкие пограничники и таможенники тормознули груз в порту Дериндже, а наши агентства ИТАР-ТАСС и РИА «Новости» быстренько подпели, тут такое началось! Сами-то турки напряжены – вот-вот должен открыться крупнейший саммит, и в таких условиях, как говорится, всегда лучше перебдить, чем недобдить. Украинский МИД, представители спецэкспортеров, как ты понимаешь. Заявления и так далее. Но ты же сам прекрасно знаешь, что обвинения читают одни, а опровержения – совсем другие. Короче, обгадили мы наших братьев-хохлов, да еще и чужими руками.
После этих слов он ловко, как актер-виртуоз, вытащил пачку сигарет, предложил Алексею Сергеевичу, но, увидев отрицательный кивок, небрежно ткнул одну себе в полные, влажные от коньяка губы. Его глаза с радостным самодовольством возвещали о полном удовлетворении жизнью. Затем он откинулся на диване и затянулся с удовольствием, как бы ожидая реакции. Но реакции не было, Артеменко молчал.
Странно, думал он, зачем тот вдруг сам ни с того ни с сего поведал ему то, чего не должен был рассказывать ни при каких обстоятельствах. Этот человек всегда поражал его скрытностью, недоверчивостью и настороженностью, так что эта перемена еще больше ошеломила, чем прежняя скованность. Одна из особенностей разведки состоит в том, что ее успех обеспечивается полной автономностью цепочек, выполняющих задачи. То есть об этих делах Юрчишина обязан был знать только его координатор, и далее по цепочке до начальника ГРУ – если, конечно, уровень важности его работы соответствовал уровню первого менеджера спецслужбы. Точно так же о характере работы Артеменко имел право знать исключительно его начальник, и опять по цепочке – до высшего начальства. То, что сделал сейчас Юрчишин, означало не просто профессиональное нарушение, это был вопиющий вызов самим принципам и традициям функционирования спецслужб. Но как раз рассказ Юрчишина мог означать только одно: он ничего и никого не боится, у него слишком могучая поддержка в верхах, а волна, на которую ему удалось взгромоздиться, – несомненно, гигантская. Юрчишин просто бахвалился, и делал это с откровенной, беспечной наглостью человека, занявшего сильные позиции. Артеменко тогда испытал неприятное ощущение бегуна, обнаружившего, что кто-то основательно обошел его, выйдя в безоговорочные лидеры. Чистой воды бравада, подумал Артеменко, удивившись про себя более всего тому, как меняет людей время.
– Ладно, пора, – возвестил Юрчишин. – Альке привет. И малой – тоже.
– И ты тоже своим. Антонину не обижай. – Артеменко, пожимая на прощанье руку, намеренно назвал полное имя, противопоставляя его несносной фамильярности.
Но Юрчишин проигнорировал и это, он был на своей волне – ему просто нужен был человек, которому можно было безбоязненно выговориться. Артеменко был именно таким человеком, слишком стиснутым рамками системы, связанным выполнением собственных задач, да к тому же достаточным профессионалом, чтобы не понимать, что информацию эту распространять не стоит в интересах своей же безопасности. Они понимали друг друга так же, как супруги, прожившие полвека вместе, – каждый впитал в кровь законы системы, каждый знал границы и ограничительные флажки. Потому, опять странно подмигнув, Юрчишин вдруг совершенно не к месту бросил напоследок фразу: «И запомни, дружище, бабло побеждает зло». Он сказал это громко, очень цинично, так, чтобы запомнилось, а потом едко улыбнулся, взял кожаный кейс и быстро покинул зал ожидания.
Стоп! Лица – вот что его беспокоит во всех этих воспоминаниях! Лимаревский. Юрчишин. Как же так произошло, что с течением времени лица превратились в личины. Рабочие маски приросли к их естеству, они явно не стыкуются с их давно потерянным, выпотрошенным, как рыбье брюхо, внутренним миром. Социальные наработки вытеснили сущность, сверху – маска, внутри – пустота. Извечные ложь, притворство, игра, самоконтроль, статус – все это вытеснило простое человеческое, лишило ментальности.
Надо будет завтра хорошенько всмотреться в свою физиономию, решил Артеменко, со вздохом переворачиваясь на бок.
Глава вторая
(Москва, май 2009 года)
