— Все настолько плохо?
Я глубоко вздохнула.
— Ты имеешь право узнать об этом. Я…
— Я не хочу этого знать, Элисия. Что бы это ни было, сохрани это в тайне от меня, сделай мне такое одолжение.
— Хорошо, но… разве ты не хочешь…
— Нет.
Мы немного помолчали. Бальдур вырезал свою тысячную стрелу, а я стояла рядом со стогом сена, на котором мой муж развалился, точно усталый пес. Я была готова все рассказать ему, даже рискуя тем, что он изобьет меня и обругает. Я думала, что он почувствует себя уязвленным, но поймет, что для сохранения его чести необходимо скрыть мою измену. Ревновать Бальдур не станет. Мы никогда не любили друг друга и лишь в начале наших отношений испытывали друг к другу страсть. Я рассчитывала на то, что мой муж придет в ярость, но вскоре успокоится. Он хотел стать графом, а это было возможно только в том случае, если Эстульф не предаст огласке написанное и не станет шантажировать меня, чтобы я отказалась от титула и земель.
— Остается только один выход, — сказала я. — Я возвращаюсь к тому, о чем говорила в декабре. Эстульф должен умереть.
Бальдур промолчал.
— Я знаю, тебе противна мысль о коварном убийстве. Ты думаешь, мне она нравится? Кому я когда-либо причиняла зло? Я всегда хорошо относилась к слугам, раздавала милостыню бедным, как и полагается, я любила своего отца и уважала мать, хотя последнее и давалось мне нелегко. Я молилась за души моих предков, я грустила, когда сыновья Бильгильдис, друзья моего детства, пали на войне. Я даже пауков и жуков в своей комнате раздавить не могу. Я знаю, иногда я сердилась на тебя и не всегда была тебе хорошей женой… А недавно… недавно…
— Все в порядке, Элисия. Я знаю, что такое любовь.
Должна заметить, что Бальдур удивляет меня в последнее время. Жизнь в этом сарае — он тут словно Диоген в своей бочке — вызвала в нем то, что всегда было скрыто от меня, а может быть, и от него самого. Подозревал ли Бальдур, что ребенок не от него? Подозревал ли он, кто отец? Как бы то ни было, его спокойствие, в котором читалась какая-то неведомая мне в нем ранее чувствительность, пробудило во мне нежность. Сейчас Бальдур был ближе мне, чем когда бы то ни было. Я знала, что ближе ему уже не стать, знала, что никогда не полюблю его, но впервые в жизни я увидела в Бальдуре живого человека со своими страхами и надеждами, а не наделенную даром речи машину для убийства.
Я присела рядом с ним. Этот сарай стал его покоями, а сбитое в кучу сено — его ложем. В воздухе висел запах сухой травы, солома лезла в нос, вокруг прыгали какие-то мелкие букашки.
— Знаешь, Бальдур, мы заключили наш брак пред ликом Господа, но Бог не благословил нас, верно? Думаю, ты согласишься со мной. Я была для тебя дочерью твоего господина, женщиной, которая позволила тебе стать полководцем. Положим, я немного нравилась тебе, я ведь не дурнушка, но главным образом… Останови меня, если я неправа.
Бальдур молчал. Он выстругивал древко.
— А ты был для меня самым верным, самым лучшим приближенным моего отца, человеком, которому отец доверял свою жизнь на войне, человеком, готовым закрыть моего отца собственной грудью, человеком, который думал как он, человеком, которому нравилось то же, что и ему. И я должна сказать тебе — как мужчина ты поражал воображение. Высокий, статный… Ты мне нравился. Ты словно был создан для того, чтобы стать папиным наследником, хозяином этого замка, графом этих земель. Вера в это связывала нас больше, чем что-либо еще.
Бальдур отбросил свою тысячную стрелу и выпрямился.
— Раз уж у нас зашел такой откровенный разговор…
— Да, Бальдур, нам стоит откровенно поговорить.
— …то нам следует называть вещи своими именами. Тебе никогда не было до меня никакого дела. Тебя не интересовала моя жизнь, ни до свадьбы, ни после нее. Ты хоть раз сшила мне тунику, как полагается жене? Ты была равнодушна ко мне. Главным для тебя было то, что я нравился твоему отцу. А еще я говорил, как он, я повторял его слова, я думал, как он, делал то же, что и он, был похож на него. Если бы какая-то собачонка смогла бы подражать твоему отцу, то ты и за пса замуж вышла бы.
— Это смешно.
— Да ну!
— Ты преувеличиваешь. Не знаю, о чем мы спорим. Я лишь сказала, что я хотела выйти за человека, который пошел бы по стопам моего отца, и этим человеком был ты.
— Ошибаешься. Ты не хотела выйти за человека, который пошел бы по стопам твоего отца. Ты хотела сами стопы твоего отца.
— Хотела стопы отца? Что это вообще за фраза такая? Она бессмысленна. То я вышла бы замуж за собачонку, потом я хотела бы стопы отца… Что за чушь?
— Для женщины, которая пишет себе самой длинные и наверняка исполненные глубочайшего смысла и умных мыслей письма, ты как-то несообразительна. Я имею в виду, что ты никогда не хотела, чтобы я был Бальдуром. Если твой отец упрекал меня в том, что я не разделяю его мнение, то ты принималась пилить меня. Если я добивался чего-то, чего твоему отцу никогда бы не удалось достичь, ты считала, что мне и заниматься-то этим не стоило. Ты мечтала выйти замуж за человека, который был бы как Агапет. За воина, за полководца, за бравого парня, за победителя, за героя. Да, наверное, можно сказать, что ты хотела выйти замуж за собственного отца.
Я встала. От такой чудовищной чуши я сперва вообще лишилась дара речи.
— Я думала, что могу хоть раз в жизни нормально с тобой поговорить, — заявила я, взяв себя в руки. — Если таков итог твоего трехмесячного пребывания в этом сарае, то я и думать не хочу о том, что случится после полугода жизни на сеновале.
— Но я должен тебе кое-что сказать, — совершенно невозмутимо продолжил Бальдур. — Я никогда не был таким, как твой отец. Может, я и казался похожим на него, но… Ты знаешь, почему я ходил на войну? Потому что я люблю жить среди солдат, я люблю нашу дружбу, наше братство, люблю вечера у костра, люблю сражаться плечом к плечу, люблю всеобщую радость, когда бой приносит победу, люблю объединяющую нас печаль, если битва обернулась поражением. Люблю запах конского пота и топот копыт, когда двадцать лошадей в ряд галопом несутся по полю. Люблю прохладную гладкую нежность металла, люблю хорошие мечи. Слава нужна мне лишь для того, чтобы разделить ее с ребятами из моего отряда. Я люблю войну за все это, и потому мне нужна война. А что любил в войне твой отец? Кровь и смерть. После своего первого похода он вернулся домой счастливый, оставив два десятка женщин вдовами. После своего второго похода он был счастлив, оставив уже три десятка женщин вдовами. Но потом ему и этого стало мало. Он получал удовольствие от победы, только если на войне гибли женщины и дети. Если бы ты знала, скольким невинным он перерезал горло или отрубил голову. Вид горящей деревни был усладой для его глаз. Он был мясником, неспособным на великий и честный бой. Его смерть была столь же ничтожной, как и его жизнь.
— Я не намерена все это слушать.
— Это правда, ты не намерена. Ты можешь уйти и вернуться в свой мир лжи, ведь ты прожила там двадцать лет и стала настоящей умелицей в искусстве самообмана. Что твой отец дал тебе? На семилетие он подарил тебе четки, а спустя пятнадцать лет — кольцо. Что-то еще, может быть? Нет. Но ты считала его святым.
