— Я думала, что могу поговорить с тобой об Эстульфе.
— Я презираю его так же, как я презирал Агапета, ибо он тоже слаб, как и твой отец, пускай его слабость и проявляется иначе. Агапет был слаб, потому что ему нравилось побеждать слабых и не замечать силы тех, кто рядом. Эстульф слаб, потому что он хочет добиться мира на земле, осушая болота и раздавая пищу бедным. Глупец! Венгрия, Западно-Франкское королевство, Бургундия — они покажут Эстульфу, в чем его ошибка, но будет уже слишком поздно. Он просто не понимает, что война может сменить свое лицо, но не душу. Война вечна. Она может завершиться для тебя, только если ты умрешь.
— Меня интересует, что ты собираешься делать с Эстульфом.
— Я уже делаю, ты просто этого еще не заметила.
— Что?
— Я жду.
— А как же мои записи? Что мы будем делать, чтобы вернуть их?
Бальдур улыбнулся. Я еще никогда не видела, чтобы он так улыбался.
— А тебе не приходила в голову мысль о том, что мне все равно? Все равно, что случится с тобой. Если станет известно, что ты там вытворяла, с кем бы, где бы это ни было, то… что ж, ты долго была моей женой. Я стану вдовцом. Но я все равно был зятем Агапета. А что до Эстульфа и твоей милой мамочки, то вскоре и им будет не до тебя, потому что им придется бороться за собственное выживание.
Выйдя из сарая, я замерла в нерешительности. Вместо своего супруга я увидела там совершенно чужого мне человека, который, как я полагала, способен был бы лично утопить меня — по решению суда, конечно, потом бросить моего ребенка в лесу на съедение волкам — тоже по решению суда, а затем с той же холодной улыбкой на устах подняться на графский трон. И он не сказал мне, как собирается выполнить свою угрозу.
Но весь ужас ситуации я поняла, лишь когда вернулась в свою комнату и села перед зеркалом. Я была одна. Впервые в жизни не было никого, кто помог бы мне. Всего за полгода я стала совершенно одинока. Мой отец убит, мать стала моим врагом, и даже мой муж готов был пойти против меня, пусть и не без причины, как я вынуждена была признать. Бальдур никогда не вдохновлял меня, не поддерживал меня, не давал мне советов, но я вдруг осознала, что он был чем-то вроде стены за моей спиной, стены, на которую я хоть и не опиралась, но все же чувствовала, что она есть, и это успокаивало меня. А теперь и Бальдура нет рядом.
Бильгильдис, моя кормилица, заботившаяся обо мне с самого детства, уехала из замка по приказу Эстульфа. Даже троих моих «Ф» у меня забрали, и только их мрачное пение осталось мне, речитатив, каждый вечер звучащий в нашем замке:
Кто тысячи слов бессердечных услышал,
кто тысячу дней горевал,
душа того до костей усохла.
Голод свой он отчаянием утолит.
Но я вынесла бы все эти потери, если бы Мальвин остался со мною. Он пришел в мою жизнь и принес в нее чувства, которые я раньше не могла ни испытывать, ни принимать. Я поняла, что для меня намного важнее дарить любовь, чем получать ее. Мальвину нужна была я — я! Он хотел меня. Ему нужна была моя любовь, а для меня самым лучшим было эту любовь дарить. Для меня это было важнее брачных обетов, веры в заповеди, покоя души моей после смерти и сохранения моей чести при жизни. После того, как Мальвин уехал, я будто бы очутилась в комнате без стен, а сегодня я поняла, что эта комната со всех сторон окружена пропастями.
Кара — последняя, кто остался у меня, кроме разве что вот уже шесть месяцев растущего в моем чреве ребенка. Какая причудливая насмешка судьбы: те, что должны быть мне ближе всех, далеки от меня, а моей подругой стала женщина, попавшая сюда из далекой страны, страны, чей народ воюет с моими соплеменниками. Кара сразу понравилась мне, но по вполне понятным причинам она долгое время не хотела сближаться со мной. Она была осторожна и подозрительна, как, впрочем, и любой был бы в ее положении. Но и она поняла, что между нами есть связь, которую я называю «духовным родством».
К счастью, чем морознее становилась зима, тем больше оттаивало сердце Кары. Она согласилась проводить со мной по часу в день, словно хотела посмотреть, к чему это может привести. Я принесла ей игральные кости, она же отблагодарила меня, сделав из тряпичной бумаги карты. Так мы отгоняли скуку, подкрадывавшуюся ко всем в это холодное время года. Час в день вскоре превратился в два часа, а потом и в целый вечер. Я знаю о ней и Бальдуре, но молчу об этом, делая вид, что меня это не касается. В конце концов, мне тоже когда-то нравился Бальдур, а так как — я уже не раз писала это — существует это «духовное родство» между мною и Карой, неудивительно, что ей нравится Бальдур. А что до моего мужа… Несложно ощутить влечение к такой девушке, как Кара. Мой отец тоже был сражен ее красотою настолько, что похитил ее, как некогда Парис украл возлюбленную свою, прекраснейшую Елену.
И вдруг ее лицо возникло рядом с моим в зеркале.
— Кара. Пресвятая Богородица, как ты меня напугала! Я не слышала, как ты вошла. А еще я думала, что заперла дверь.
— Вы так и сделали. Я была тут до вашего прихода, сидела вон там, на стуле в темном углу, и ждала вас.
— И стражники пропустили тебя?
— Они знают, что я стану кормилицей вашего ребенка. Мне не следовало ждать вас здесь?
— Нет-нет, просто… Мне кажется, эти стражники представляют для меня угрозу, а вовсе не защищают меня. Они не выполняют мои приказы, впускают ко мне кого попало. Они подчиняются Эстульфу, моему недругу — и твоему, кстати, тоже. Но вообще, конечно же, тебе можно ждать меня здесь. Я рада твоему визиту. Знаешь, сейчас я рада тебе больше, чем когда бы то ни было.
Кара поняла, что на этот раз играми мне не помочь, и убрала карты. Мое подавленное настроение сменилось ощущением полной безнадежности, и я начала рассказывать о прошлом, как старики, бывает, говорят о старых-добрых деньках своей молодости. Я вспоминала, как водила хороводы с Гаретом, Гербертом и Геральдом вокруг моего отца; как бросала камешки в стоявшую в пяти шагах от меня миску — отец улыбался всякий раз, когда мне удавалось попасть в цель. Вспоминала его рот — как папа смеялся! Вспоминала слезы на его глазах в день моей свадьбы с Бальдуром.
Я вспоминала многое.
К тому моменту, как я рассказала все это Каре, в комнате уже сгустились сумерки и наши отражения в зеркале превратились в смутные, но удивительно похожие друг на друга очертания.
— Я знаю, — сказала я, отирая слезы со щек, — что мой отец похитил тебя и хотел возлюбить тебя против твоей воли. А ведь он должен был искать любовь не на чужбине, а здесь, в своем замке. То, что он намеревался сделать, было плохо. И неправильно. Я понимаю, что ты должна ненавидеть и презирать его, точно так же, как я должна любить его за все, что он сделал для меня. — Я взяла ее руку и осторожно провела кончиками пальцев по тыльной стороне ее ладони.
В комнате было холодно, огонь в камине давно погас. Встав, я зажгла масляные лампы и уложила дрова в камине. Кара помогла мне.
